[271] На мой взгляд, вопрос об инстинктах нельзя рассматривать с психологической точки зрения, не учитывая архетипы, поскольку одни и другие, по сути, определяют друг друга. Впрочем, обсуждать эту ситуацию крайне затруднительно из-за чрезвычайного разнообразия мнений по поводу роли инстинкта в человеческой психологии. Так, Уильям Джеймс считал, что человек переполнен инстинктами, а иные исследователи относят к инстинктивным лишь малое число процессов, едва отличимых от рефлексов, к примеру, некоторые двигательные реакции младенцев, определенные движения рук и ног ребенка, движения гортани, использование правой руки и формирование составных звуков. Мне представляется, что такое понимание инстинкта является слишком узким, пусть оно вполне характерно для человеческой психологии в целом. Прежде всего, мы всегда должны помнить, что, обсуждая человеческие инстинкты, говорим о самих себе, а потому судим заведомо предвзято.
[272] Гораздо удобнее для нас наблюдать инстинкты у животных или у первобытных народов. Это объясняется тем фактом, что мы привыкли кропотливо анализировать собственные поступки и находить им рациональное обоснование. Но никоим образом нельзя утверждать, что наши суждения безукоризненны – более того, это попросту маловероятно. Вовсе не требуется сверхчеловеческого интеллекта, чтобы убедиться в мелочности многих наших рационализаций и усмотреть за ними истинный мотив, непреодолимый инстинкт, который прячется позади. В результате искусственных рационализаций нам может показаться, что нами управляют не инстинкты, а некие осознаваемые мотивы. Разумеется, я не стану утверждать, будто посредством тщательной подготовки человек не добился частичных успехов в превращении своих инстинктов в акты воли. Инстинкты удалось приручить, однако базовые мотивы по-прежнему остаются инстинктивными. Безусловно, мы преуспели в сведении целого ряда инстинктов к рациональным объяснениям, причем настолько, что уже сами не в состоянии распознать исходный мотив за многочисленными обертками. Потому кажется, что у нас больше не осталось практически никаких инстинктов. Но если применить к человеческому поведению критерий Риверса (непропорциональная реакция по принципу «все или ничего»), то мы обнаружим бесчисленное множество чрезмерных реакций. Преувеличение есть в действительности общечеловеческая черта, хотя каждый стремится объяснять свои реакции рациональными мотивами. Отсутствия убедительных доводов не наблюдается, но факт преувеличения все равно очевиден. Почему же человек делает или говорит, дает или берет не ровно столько, сколько необходимо, разумно или оправдано ситуацией, а зачастую намного больше или меньше? Именно потому, что им руководит бессознательный процесс, протекающий своим чередом вне участия разума и потому превосходящий степень рациональной мотивации (или ее не достигающий). Данное явление столь единообразно и столь регулярно, что у нас нет иного выбора, кроме как назвать его «инстинктивным», пускай никому в такой ситуации не хочется признавать инстинктивную основу своего поведения. Поэтому я склонен считать, что человеческое поведение поддается влиянию инстинктов в гораздо большей степени, чем принято считать, и что нам свойственно слишком часто заблуждаться в этом отношении – вследствие, опять-таки, инстинктивного преувеличения нашего рационализма.
[273]
[274] Вполне могут спросить, много или мало у человека инстинктов, и точно так же нам самим нужно задаться вопросом, который пока не рассматривался, а именно, вопросом о том, много или мало у человека примордиальных форм, или архетипов, психической реакции. Здесь возникает то же затруднение, о котором говорилось выше: мы настолько привыкли употреблять общепринятые и самоочевидные понятия, что больше не осознаем, в какой степени они зиждутся на архетипических формах восприятия. Подобно инстинктам, примордиальные образы скрываются за чрезмерной дифференциацией нашего мышления. Ряд биологических теорий приписывает человеку лишь малое число инстинктов, а теория познания сводит архетипы к немногочисленным и логически ограниченным категориям понимания.