Инспектор и бабочка

Он едва дождался ночи, так ему хотелось посмотреть на битву титанов. Он больше не цеплялся за бабушку, когда она пришла украдкой поцеловать его перед сном. Украдкой – потому что дед терпеть не мог проявления телячьих нежностей, не порть мальчишку, – заявлял бабушке строгий дед, – если будешь его обслюнявливать и кудахтать над ним, из него никогда не вырастет мужчина.

Бабушка – тоже строгая, но отходчивая: за подзатыльниками всегда следовала конфета, или сладкая капустная кочерыжка, или какая-нибудь другая вкусность, а уж от поцелуя на ночь она и вовсе никогда не отказывалась. Обычно Икер крепко держал ее за запястья во время смазанного пергаментного поцелуя и долго не хотел выпускать их.

– Ну что, что еще? – спрашивала бабушка.

Икера так и подмывало уткнуться ей в передник и рассказать про собственные муки, связанные с темнотой. Но что-то останавливало его, и этим «что-то» была бабушкина болтливость. У нее нет никаких тайн от деда, а дед, едва прознав про страхи Икера, тут же начнет их искоренять. Как он будет делать это – тоже понятно: запрет трусишку в темное место, где сами собой должны произрасти бесстрашие и воля.

Два качества, необходимые мужчине, как правая и левая нога. Как правый и левый глаз, как обе руки. А без чего-то одного (правого глаза – воли и левой ноги – бесстрашия) никто не может чувствовать себя по-настоящему полноценным.

В темноте не так много шансов вырасти, – сказал бы деду Икер, если бы осмелился, – даже у цветка. Больше того, цветы гибнут в темноте, и другие растения тоже, а ведь растения гораздо более выносливые и отчаянные существа, чем человек. Иногда они пробивают камни, просачиваются сквозь бетонные плиты, – человеку, а уж тем более маленькому мальчику за ними не угнаться. Конечно, есть еще бумажные флоксы и мальвы, которым все равно, что их окружает – свет или тьма. И в полной темноте ничего особенного с ними не случится. Что ж, можно взять как пример для подражания и их, но тогда бесстрашие и воля тоже получатся бумажными.

Ненастоящими.

И вряд ли обрадуют деда. Точка зрения Иисуса на этот счет не совсем ясна.

Да, в тот вечер все было иначе. И Икер не ухватился за сухонькие бабушкины запястья, как случалось всегда, напротив, выпростал из-под одеяла руки, сжал их в кулаки и вообще – повел себя совершенно независимо.

– С тобой все в порядке? – забеспокоилась бабушка.

– Да.

– Уж не заболел ли ты, часом?

– Нет.

– Точно?

– Не люблю телячьи нежности.

– Неужто? – От изумления у бабушки округлились глаза. – Ну ладно, храни тебя бог, малыш. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, ба.

Особенно спокойной ночи Икер не ждал, ведь любая битва – довольно шумное мероприятие, она предполагает скрежет клинков, яростные и торжествующие крики победителей, вздохи и стенания побежденных. Но ничего подобного не произошло. То есть до него доносились какие-то приглушенные звуки, и шли они от птичьей клетки, где в каждой из четырех башенок Икер предусмотрительно расположил своих защитников. Нарисованные Борлито на листках, они вовсе не были бумажными, как унылые бабушкины цветы, – самыми настоящими.

Так казалось Икеру, глаза которого потихоньку привыкали к темноте. Где-то там, в самом ее сердце, отважные рыцари обороняли мальчика от чудовищ, и впервые он заснул спокойно. И в эту ночь, и во все последующие: страх ушел навсегда.

Повзрослев, Икер так и не смог вспомнить, куда подевались птичьи листки из блокнота Борлито. Быть может, их выбросил дед или бабушка спрятала их в свой огромный комод, на ту же полку, где лежал так никому и не понадобившийся матросский костюмчик. Или сами рыцари, посчитав, что их миссия исполнена, отправились к какому-то другому мальчишке, нуждавшемуся в защите.

Эта версия кажется предпочтительной даже взрослому Икеру, особенно в период «Джаззальдии», настраивающей самые черствые души на поэтический лад. А в пропаже стрекоз и бабочек нет никакой поэзии, и думать, что рыцари разделили их участь, невыносимо. Даже взрослому Икеру, ибо здесь он снова вступает на территорию тьмы.

Она никуда не ушла, как он ошибочно подумал в детстве. Она просто дала ему передышку, чтобы маленький Икер успел вырасти и стать полицейским инспектором. Озабоченным теперь поисками ночного портье Виктора Варади.

Субисаррета потратил слишком много времени на детальное изучение прошлой ночи, а ведь у Виктора были и другие ночи, не исключено, что и в них происходило что-то интересное. Дни тоже нельзя сбрасывать со счетов: хотя в них вряд ли сыщется Виктор, но почти наверняка обнаружится Кристиан Платт – живой и здоровый, без красной пижамы и пролома в голове.

Кристиан Платт, бывший когда-то Альваро Репольесом, лучшим другом Икера. У Альваро, каким его знал Субисаррета, не было странной татуировки под коленом и уж тем более микрочипа. Вот чего боится инспектор: столкнуться с Альваро лицом к лицу (пусть и на пленке) – и не узнать его. Или – узнать с какой-нибудь другой стороны.

Темной.