Инсбрукская волчица

Брат Виктор живет как раз в Дебрецене. Раз в месяц я получаю от него передачи, и в каждой посылке обязательно имеется записочка с приветами от сестры и братьев. Я сразу узнавала по почерку, кто именно писал. Каллиграфический, выхолощенный почерк принадлежал Эрику, немного корявый и растягистый – Тимее, беличий – Виктору, с уклоном вверх – Золтану, а дёрганый и обтёсанный принадлежал Барнабашу. Для меня это как глоток свежего воздуха, ведь, в конце концов, то, что сделала ─ я сделала ради их будущего благополучия. А еще я надеюсь, что продукты, сменное белье, мыло и прочие нужные мелочи, которые присылает Виктор, помогут мне не отощать окончательно и не опуститься, как Анна.

Изменилась я и впрямь разительно – ногти расслоились, сама я стала сутулиться. С меня всё будто слезло – лицо стало бледно-серым, а руки какими-то костлявыми.

Все-таки хорошо иметь семью. Оставшись без родителей, мы бы не выжили в нищете, но старшая, Тимея, заботилась о нас, как мать. Теперь Виктор помогает мне продержаться в тюрьме.

Странная штука природа. Вот взять Виктора с Эриком: они близнецы, но ни внешностью, ни характером они не схожи. Эрик, как говорится, «пороха не выдумает», а Виктор, наоборот, парень изобретательный, хваткий. Ещё мальчишкой он наловчился играть в карты, а когда вырос, это стало его профессией. Но шулеры часто попадают в лапы полиции, и Виктор сообразил, что можно добывать деньги «на колесах». Обычно в поезде люди скучают, кое-кто не прочь скоротать время за игрой в карты. Этим и решил воспользоваться мой братец. Когда в вагон входит скромный на вид прилично одетый молодой человек, никому в голову не приходит, что перед ними опытный шулер. К тому же Виктор не дурак, сперва он обязательно проигрывает по мелочи, при этом очень артистично изображая отчаяние новичка. А когда партнеры расслабятся, он начинает постепенно выигрывать, и под конец игры ему удается основательно облегчить их карманы. Он говорит, что главное в его деле ─ успеть сойти с поезда прежде, чем люди сообразят, что связались с профессионалом. До сих пор брату сопутствовало счастье: он ни разу не прокололся. Но кто знает, возможно, кто-то из облапошенных им заявил в полицию, и там уже имеются приметы Виктора? Вот почему он сам опасается появляться поблизости от тюрьмы, посылки мне передает его знакомый.

Каждый раз, когда я разбираю полученную посылку, Анна, будто коршун кружит вокруг меня, заглядывает через плечо завидущими глазами. Продолжая немного опасаться ее и пытаясь задобрить, я делюсь своими продуктами: кто знает, что взбредет в голову сумасшедшей?

Несколько лет не видевшая ничего, кроме тюремного пайка, поджигательница с жадностью набрасывалась на крендельки, колбасу и сыр. Я заметила, что после угощения Анна заметно добреет, пускается в длинные разговоры, расспрашивает меня о семье.

Она поднялась с нар после меня, но ни умываться, не причесываться не стала, просто перевязала косынку, спрятав под нее спутанные космы. Волоча свои огромные башмаки, Анна, поеживаясь расхаживала по камере, и вдруг спросила:

– Когда ты ожидаешь следующую посылку от брата?

«Ага, – злорадно подумала я, – колбаски захотелось!»

А вслух ответила, что не знаю, когда у Виктора появится такая возможность. Может, его сейчас и в Дебрецене нет.

– Ах да, он ведь у тебя картежник-гастролёр! – хмыкнула Анна и вроде как задумалась. – А скажи, твой Виктор по всей Австро-Венгрии катается?

– Как придется.

– До Вены ездит? Или хотя бы до Инсбрука?

Я пожала плечами. Виктор мне о своих маршрутах не докладывал.

– Это ведь надо немецкий знать, чтоб австрийцев облапошить, а, Ники? Твой брат по-немецки говорит? Вообще кто-нибудь из Фенчи знает немецкий язык? – продолжала допытываться Анна.

Она так уставилась на меня своими провалившимися водянистыми глазками, что в голову невольно пришло: неспроста такие странные вопросы. Что задумала эта волчица? Не исключено, что она просто испытывает меня. А может, собирается попросить о какой-то услуге?

Я уже хотела ответить, вернее, спросить, при чем тут немецкий язык, как загремели засовы железной двери, она распахнулась, и из коридора послышался окрик:

– На выход!

Нас поставили строем и отправили во двор, откуда после переклички мы и отправились работать. Я проделывала этот маршрут раз за разом, он проходил через город, и всякий раз с тоской смотрела на верхушки домов и ратуш Дебрецена. Так желанная свобода была близка, но недостижима.