Иное царство и его искатели в русской народной сказке

Сказка хорошо знает, что искатели дарового богатства легко попадают в плен к самому черту. Ему отдается на обучение и тот сын старухи, о котором только что шла речь. Черт оборачивает его в скворца, показывает его вместе с другими скворцами его матери и читает eй наставление: «Знай же, все это люди, а не скворцы; все так же по–твоему искали легкого хлеба, да навсегда у меня и остались». Скворец спасается из плена не добродетелью, а хитростью [19]. И это в сказке — обычный путь. Есть сказка о плуте–батраке, который самого нечистого перехитрил [20], есть другая об Иванко Медведко, который обманом добыл у беса золото [21], есть и третья об отставном солдате, который за деньги нанялся на службу к черту: без денег, думает, плохое житье; хоть у черта, все что‑нибудь да заработаю [22]. Главный вдохновитель разнообразных сделок с нечистым и с собственною совестью — родная лень, отвращение к труду. Образное выражение жизнечувствия лентяя дается сказкой о семи Семионах: «В одном месте у мужика было семь сынов, семь Семенов — все молодец молодца лучше, а такие лентяи–неработицы, во всем свете поискать, — ничего не делали». — Спросил однажды этих молодцов царь: «чего они умеют делать». Старший так прямо и отвечал: «воровать, ваше царское величество». Прочие братья назвали иные специальности, но самым из них полезным оказался старший: он украл царю невесту. И счастье вознесло вора выше царя. — Царь‑то стар был, «а вор Сенька был бравый детина, царевне приглянулся». На вопрос, за кого она хочет замуж, она ответила: «за того, кто меня воровал» [23]. Вообще счастье в сказке неизменно сопутствует лентяю и вору. Крайним выражением апофеоза лени служит сказка о Емеле–дураке. Он проводит время в лежании на печи и на всякое предложение пальцем повернуть для какого‑либо дела неизменно отвечал: «Я ленюсь». Но ему достается волшебная щука, которая исполняет все его желания. И он пользуется ее услугами единственно для того, чтобы все делалось само собой, без всякого с его стороны труда. «По щучьему велению, по моему прошению, ступайте ведра сами в гору», и ведра идут в гору. «По щучьему велению, по моему прошению, ну‑ка, топор, поди наруби дров, а вы дрова сами в избу идите и на печь кладитесь», и «по щучьему велению, сани ступайте сами в лес». И по щучьему велению топоры рубят, не запряженные сани едут в лес, а дрова сами попадают в печь [24].

Услуги магии не всякому доступны, и дар «щучьего веления» достается людям в удел сравнительно редко. Волею–неволею приходится осуществлять идеал лентяя теми естественными способами, которые всем по плечу. Об этих способах говорят разнообразные варианты сказки о воре. Старик и старуха ведут сына в город «в науку отдавать»; и попадает он на обучение к мастеру вору, который дает своему мастерству характерное определение — «я ночной портной: туда–сюда стегну, шубу с кафтаном за одну ночь сошью». В результате обученья получается такой художник воровского искусства, который знает, как у сороки яйца украсть, как с живого человека штаны снять, и даже как на глазах у барина — украсть барыню [25]. Сочувствие воровству и вору замечается не в одних только сказках низшего сорта: воровством промышляют и сказочные герои более высокой категории, богатыри и царевичи. Юная аудитория, которая восхищается, например, сказкою о Иване–Царевиче, не отдает себе отчета в том, что любимые подвиги этого и многих других героев — добывание жар–птицы, гyслей–самогудов и прекрасной царевны, большею частью основаны на воровстве. Здесь вор не замечается слушателями сказки потому, что воровство заслоняется общим подъемом над житейским, и вор принимает облик рыцаря, совершающего чудесные подвиги. Есть сказки, где хищения облекаются таинственным волшебным покрывалом, но есть и другие, выражающие низшую ступень нравственного сознания, где воровство, ничем неприкрытое и не приукрашенное, нравится само по себе как «художество» и как наука устроения лучшей жизни.

Неудивительно, что этот воровской идеал находится в самом тесном соприкосновении с социальной мечтою простого народа. Есть эпохи народной жизни, когда все вообще мышление народных масс облекается в сказочные образы. В такие времена сказка — прибежище всех ищущих лучшего места в жизни и является в роли социальной утопии.

Я уже говорил о том, какое видное место отводится в сказке бедняку и его жизненному идеалу. Мечтания бедняка в русской сказке нередко носят определенную классовую окраску. Там мужик жалуется на барина: