Иное решение

Не то чтобы Семен Константинович Тимошенко был болван и не понимал, что творит, бросая своих солдат тысячами на верную смерть. Возможно, он яснее всех понимал, что таким макаром линию Маннергейма не прорвать. Но у него был приказ это сделать, и этот приказ исходил от человека, спорить с которым в Советском Союзе не рисковал никто. Сталин ничего не говорил о возможных потерях. Он только приказал прорвать линию Маннергейма и обозначил рубежи, на которые должна была выйти Красная армия. Это можно было понимать и так: хоть по трупам, пока у финнов патроны не кончатся, но выйди, товарищ командарм, на эти рубежи. Если ты положишь сто тысяч красноармейцев, то я дам тебе другие сто тысяч. Если двести – найду и двести. А если ты линию Маннергейма не прорвешь и к намеченным рубежам не выйдешь, то ко мне в Кремль лучше с оправданиями не приезжай. Ты лучше там, в Карелии, застрелись.

Застрелиться было не так страшно, как не выполнить приказ Сталина.

Оперативная сводка штаба Ленинградского военного округа от 6.12.39 г.

Войска Ленинградского военного округа в своем продвижении достигли следующих рубежей:

На Мурманском направлении наши войска, преодолевая сопротивление белофиннов, продвинулись на 35 километров южнее Петсамо.

На Ухтинском. Реболском. Поросозерском и Петрозаводском направлениях в результате успешных боев наши войска пересекли железную дорогу Нурмес-Иоэнсуу и продвинулись на 60—65 километров от гос. границы.

На Карельском перешейке, в восточной его части, наши войска после артподготовки прорвали главную оборонительную линию финнов, известную как «линия Мажино-Кирка».

На Карельском перешейке наши войска после артподготовки захватили безымянный хутор, хозяева которого сбежали в глубь Финляндии еще в конце ноября. В огромной риге был оборудован полевой узел связи. По-северному просторную избу хозяев занял штаб дивизии. За обеденным столом сидел начальник штаба и составлял донесение о потерях.

Донесение выходило невеселое. Дивизия, насчитывавшая 14 512 человек личного состава, за неполную неделю боев потеряла две трети бойцов. Из них убитыми 3102 человека, ранеными 3657 человек, обмороженными и больными 2841 человек. Под ружьем оставались 4912 человек. Линия Мажино-Кирка лежала километрах в трех от хутора, цела и невредима. Многочисленные атаки не принесли ей никакого вреда, красноармейцы гибли на минном поле под кинжальным огнем, не Успевая добежать до финского переднего края. За четыре дня штурма дивизия была обескровлена и деморализована.

Большой урон причиняли «кукушки» – финские снайперы, усевшиеся на деревьях. Они имели хорошую оптику и не подпускали к себе наших бойцов ближе чем на шестьсот шагов. В этом радиусе, заранее пристреляв ориентиры, они, стреляя наверняка, убивали красноармейцев как в тире. Один патрон – одна смерть. До леска, в котором засели «кукушки», было метров восемьсот открытого пространства, которое хорошо просматривалось между веток с высоты деревьев, на которых снайперы оборудовали себе огневые позиции.

Сарафанов докончил донесение, крикнул вестового:

– Вестовой! Осипова ко мне.

Штаб округа рапортовал о том, что линия Мажино-Кирка прорвана. Штаб округа не может ошибаться. Это значит, что сегодня в ночь он поднимет всех оставшихся бойцов и пойдет с ними на верную смерть – штурмовать эту линию. Лучше умереть от финской мины, чем от чекистской пули. В том, что его расстреляют, если он останется жив, Сарафанову сомневаться не приходилось: невыполнение приказа, трибунал, приговор известен. Два года назад расстреливали и не за такое.

Умирать было не страшно, но жалко. Через несколько часов он, полковник Сарафанов, погибнет ненужной, глупой, ничего не меняющей смертью. И не просто умрет сам, а поведет за собой на убой пять тысяч душ. Поведет их туда, где уже лежат их товарищи и где они сами останутся лежать. К утру все будет кончено. Не будет больше ни этих оставшихся пяти тысяч, ни полковника Сарафанова, ни дивизии.

– Вызывали, товарищ полковник? – на пороге стоял румяный от мороза лейтенант.

– А, Осипов. Заходи. Отправишь вот это донесение в штаб округа и вызови мне командиров полков к шестнадцати ноль-ноль в штаб.

– Виноват, товарищ полковник, с полками нет связи. Наверное, миной провод перебило.

– Ну так устраните повреждение, – в голосе Сарафанова появилось раздражение.

– Днем невозможно, товарищ полковник: «кукушки». Ночью найдем обрыв и все починим.

Упругой пружиной Сарафанова подбросило со стула. Ночью идти на штурм. Ночью их всех будут убивать. Без разбора будут крошить в капусту и полковников, и рядовых, а этот долболет в лейтенантских кубарях тут еще какие-то слова говорит. О чем это он?

Сарафанов достал из кобуры наган, взвел курок и направил наган в упор Коле между глаз.

– Через час, нет – через сорок минут, товарищ лейтенант, я жду от вас доклада о том, что связь работает как надо. А в шестнадцать ноль-ноль наблюдаю командиров полков в штабе. Вам ясно? – тяжело дышал полковник.

– Так точно, ясно, – моментально побелел Коля.

– Выполняйте.