Инквизитор

Он знал, конечно, что, предоставленный самому себе, я бы никогда не смог поднять глаз от земли. Может быть, я больше никогда и не сумею сделать этого; возможно, мне недостает силы и целомудрия. Но и у меня в сердце есть любовь к Богу. Я люблю Бога не как отца, который одаряет и поучает, но как милого друга, как отраду души моей, как мою веру и надежду, как хлеб и вино, питающие мой дух. Подобная любовь тоже требует труда, это очевидно: по счастью, я всегда могу достичь этих высот, вспоминая то бесконечное мгновенье, когда я покорился любви, на склоне холма, ликуя и печалясь в объятиях Христа.

Еще я способен достичь их, вспоминая улыбку Иоанны де Коссад. Ибо я обнаружил, что подобно тому, как мое сердце впервые отворилось от той улыбки, так оно и продолжало открываться и потом.

— Отец Бернар?

Это голос Иоанны снова отверз мне мои грешные очи и заставил очнуться, вырвав меня из забытья, точно рыбку из воды. Мое божественное откровение продлилась только миг; две женщины по-прежнему брели в мою сторону, когда очарованной душе моей настало время прервать созерцание и я стоял, все еще ослепленный, чувствуя в сердце спадающую волну любви. Я смотрел, но не видел и не говорил. Затем в глазах у меня прояснилось, и первым, что они запечатлели, было лицо спутницы Иоанны.

Я увидел лицо молодой женщины, совершенное по форме и белое, как лилия, хотя и с легкими царапинами на подбородке и у висков. Будь я трубадуром, я бы воспел ее, как должно ее воспеть, сравнив ее кожу с розами, ее нежность с нежностью птенца, ее медовые волосы с яблоками и шелком. Но я не поэт, и я просто скажу, что она была прекрасна. В жизни я не видывал женщины столь нежной и красивой. И оттого, что в глазах ее была невинность не младенца, но звериного детеныша, оттого, что мое сердце все еще было полно любви, которой не могло вместить, я ласково ей улыбнулся. Я улыбнулся бы равно и мухе, и дереву, и волку — всему, что бы ни попалось мне на глаза в тот момент, потому что я любил весь мир. Но по счастью, на нее на первую упал мой взгляд, так что ей досталась улыбка, которую сотворил сам Бог.

Она улыбнулась в ответ улыбкой сладкой, как мед.

— Вы — отец Бернар, — произнесла она.

— А вы — Вавилония.

— Да. — Она, кажется, обрадовалась. — Я Вавилония!

— Вы нездоровы, отец мой? — спросила Иоанна, поскольку, как я узнал позже, моя речь была необычно медлительна и прерывиста. То есть меня можно было принять за пьяного или больного.

Догадавшись об этом, я поспешил ее уверить:

— Я здоров. Совершенно здоров. А вы? Что вы делаете? Опять собираете хворост?

— Грибы, — ответила Иоанна.

— И улиток, — прибавил ее дочь.

— Грибы и улиток!

С равным успехом они могли бы сказать «шерсть и личинки мух». У меня до сих пор от восторга кружилась голова, и мне приходилось сдерживать себя, чтобы не рассмеяться или не расплакаться. Заметив озадаченное выражение на лице Иоанны, я заставил себя, собрав воедино силу ума и духа, говорить спокойно и вести себя с достоинством.

— И удачно? — поинтересовался я.

— Более или менее, — ответила Иоанна.

— Я ищу улиток, но я их не ем, — сообщила Вавилония. — Меня от них тошнит.

— Да ну?

— Вы привели солдат, отец мой? — Иоанна говорила спокойно, без страха или волнения, но я заметил, что ее дочь несколько раз напряженно сморгнула. — Они сегодня с вами?

— Сегодня — нет. Пока нет. — Из какого-то озорства я прибавил: — Сегодня утром я выбрался тайком. Я сбежал. Но скоро они приедут за мной.

— Тогда мы должны вас спрятать, и как можно быстрее! — Вавилония не на шутку перепугалась. Я понял, что она сама наивность во всем до последней мелочи, и над ней нельзя подшучивать или дразнить ее, потому что она видит только то, что лежит на поверхности.

— Солдаты не сделают ему зла, дитя мое, — заметила Иоанна. — Они защищают его. От тех, кто убил отца Августина.

— О нет! — Глаза Вавилонии наполнились слезами. — Тогда вам нужно возвращаться! Немедленно!

— Дочь моя, здесь мне ничто не угрожает. С нами Бог.

В моем спокойствии, ниспосланном мне свыше, были теплота и уверенность, которые немного ободрили ее; я даже коснулся ее руки (что не в моем обыкновении, позвольте вас заверить). Затем я поинтересовался у женщин, завершили ли они сбор щедрот Божьих.

— На сегодня с нас достаточно, — ответила Иоанна.

— Можно я провожу вас домой? Я хочу поговорить с Алкеей.

— Отец мой, вы можете делать все, что вам угодно. Вы инквизитор и большой человек. Отец Поль нам так сказал.

В словах Иоанны мне послышалась легкая ирония, но я не обиделся.

— Я не могу делать все, что мне угодно, сударыня. Существуют определенные правила и законы, которым я должен подчиняться. — Мы стали взбираться к форту, и, чувствуя необыкновенную беспечность, я продолжал в том же духе, что, вероятно, было неразумно: — Например, я не могу нарушить мой обет целомудрия и послушания, как бы горячо я этого ни желал.