Ингрид Лангбакке

— Я живу там один всю неделю только для того… а теперь ты вдруг собралась на работу… тебе денег мало?

— Ты один? Это я торчу целыми днями одна и скоро свихнусь, ты этого хочешь?

— А как же Унни?

— Унни?

— Да, Унни. Она должна перебиваться сухомяткой только потому…

— Только почему? И с чего ты взял, что ее я заброшу… уж не говоря о том, что Унни сама советует мне пойти на эту работу, да и вообще, зачем ты приплетаешь сюда Унни, ведь ты же имеешь в виду совсем другое?

— Да ради Бога, делай как знаешь. Я здесь больше не живу.

Она не отвечает: хорошего ей сказать нечего, а для остального злости не хватает, больше всего ей хочется, чтобы улеглось ожесточение в душе, чтобы они примирились. Но Турбьерн говорит:

— Ты думаешь, я ради себя завербовался на стройку?

Она не отвечает. Сердце бешено колотится, лучше выждать.

— Я сделал это, чтобы вам с Унни было хорошо.

Она не сдерживается:

— Возможно. Хотя я была против — ты помнишь?

— Ты не понимала положения дел.

— Чего такого я не понимала? С чего бы я не могла разобраться в ситуации? Разве не я сказала, что коли денег не хватает, я тоже пойду работать, и разве не ты ответил тогда вопросом: не хочу ли я тебя унизить? Этого я никак не хотела.

— А теперь бы не отказалась?

Ингрид берет паузу, сердце стучит в ушах, потом говорит:

— Тебя унижаю не я.

Он вскакивает, стоит, смотрит на нее, глаза злющие. Буравит ее взглядом, но ничего не говорит. Потом дергается в сторону телевизора, выключает его и широким шагом выходит из комнаты. Что ж теперь, думает Ингрид. Потом она слышит, как хлопает дверь пристройки, встает, подходит к окну и успевает увидеть, как он уходит по дороге.

Домой он возвращается ночью, пьяный в дым. Ингрид просыпается, ей кажется, будто в дом ломится огромный зверь. Посомневавшись, она встает, надевает халат, спускается в гостиную, оттуда на кухню. Он сидит за столом, уронив на него голову, так что лица ей не видно.

— Тебе бы лучше лечь, — говорит она негромко.

Он издает звук, будто силится ответить, но не может. Она обхватывает его, чтобы помочь подняться, говорит:

— Турбьерн, идем.

Он поднимает голову — та половина лица, что ближе к ней, залита кровью.

— Господи! Что ты с собой сделал?

Он кривит рот в ухмылке и передразнивает ее:

— Что ты с собой сделала?

— Турбьерн!

— Иди и ложись.

Она берет полотенце, смачивает его теплой водой и хочет стереть кровь. Он отталкивает ее:

— Иди ложись!

Она понимает, что это не порез, на взгляд кажется, будто он пропахал щекой по бетонной стене.

Она оставляет полотенце на столе и уходит. Потом лежит, ждет, но он не идет, и она незаметно для себя погружается в сон. Под утро он приползает, но так тихо, что она понимает, что не должна просыпаться.

* * *

— Что это было с отцом ночью? — спрашивает Унни.

— Хватил лишку и поцарапал лицо. Мы тебя разбудили?

— Он подрался?

— Больше похоже, что упал.

— Он как приедет, сразу завихривается.

— Это я могу понять.

— Потому что тут твоя вина, ты это хочешь сказать?

— Отец сейчас не в себе, ты же видишь.

— Из-за тебя? Да?

— Унни!

— Почему ты не хочешь поговорить со мной?

— Что ты имеешь в виду?

— То, что меня это тоже касается. Ты по своей глупости считаешь, что я ничего не понимаю. А на самом деле — это ты ничего не понимаешь! Блин!

— Не смей так выражаться!

— Хочу и буду! Почему мне нельзя разговаривать дома так, как я привыкла?! Или здесь вообще нельзя выражаться ясно? И почему ты не можешь объяснить, что у вас? Я бы хоть могла решить, как себя вести. Или мне и решать не положено, я ж соплячка!

— Что ты такое несешь?

— Ты прекрасно знаешь! Ты думаешь, я дура? Ты не хочешь вмешивать меня во все это, но хоть отдаешь себе отчет, каково мне? Или ты меня нарочно мучаешь?

— Замолчи!

— Нет, не замолчу, потому что мне надоело быть пай-девочкой, которой не положено рта раскрывать. Это такой же мой дом, как и твой. Мне тоже есть что сказать, а если нельзя — то и до свидания, я лучше свалю отсюда, а ты сиди тут со своими тайнами. Господи, мама, я же вижу, что между вами происходит, а ты вроде бы, чтобы оградить меня, говоришь: то, что ты видишь, — неправда. Мам, у тебя что, совсем головы нет? Я считала тебя умнее.

— Ты не можешь понять…

— Вот оно что, я не могу понять! Где мне, в моем-то сопливом возрасте! Тогда я тебе кое-что скажу: отец для тебя значит больше, чем я. Нет проблем, все понятно, но почему ты не можешь сказать это вслух? Чтобы я тоже могла что-то выбрать, а не…

— Это неправда. Это вообще нельзя сравнивать.