Инга

Шел быстро, улыбался рассеянно, припоминая мелочи бессонной ночи. Внутри было спокойно и какое бы слово подобрать, сыто? Удовлетворенно и сыто, подумал и кивнул, радуясь, что слова подошли. Именно так. Будто поел вкусно и вовремя. И очень хорошо, что перед этим слегка поголодал, успел упасть духом, слегка разозлиться на мир, и даже испугаться. Нельзя кормить себя с запасом. Пусть будет этот легкий время от времени голод, иначе он заплывет жирком. А так — сама нашла, когда собрался уже (вполне по-стариковски, подумал о себе, кокетничая) просто пройтись по набережной, разглядывая гуляющих, а после уйти на скалы, сесть там, аки демон в изгнании, и следить за ходом небесных светил, и может быть встретить рассвет, если не разболится спина. Но тронула руку, и он, поворачиваясь, совершенно умилился ее виноватой мордочке, такой уже коричневой под гладкой белой стрижкой. Леночка-Еленочка, такая вся чка-чка, такая небольшая и тоненькая, один сплошной уменьшительный суффикс, ручки, ножки, коленочки, юбочка, маечка… Вернее, платьячко там какое-то, правильное очень, чудесно облегающее маленькие, почти детские грудки, да и не скажешь, что замужем — сколько там, семь лет, и дочери уже пять. Вспоминая, как вскидывалась под ним и как вдруг стали железными стройные блестящие ножки, обхватившие его бедра, снова умилился, радуясь, что идет один, и никто не видит, как складываются губы под аккуратно подстриженными усами. Тютютюшечка, загорелочка. Беленькая кошечка. Голод это, конечно, хорошо, но жаль, что уезжает сегодня, на дневном автобусе. Пусть бы вечерним, тогда можно было бы увлечь кошечку под сень. Хотя какая тут сень, вокруг тропинки протоптаны густой сеткой, за каждым кустом кто-то торчит, заниматься любовью не в доме, значит обязательно накормить чей-то жадный глаз. А хозяйка Тоня не сильно празднует, если ее квартирант кого-то приводит в комнату. Пару раз попробовал. Получил на завтрак несъедобную горелую кашу.

Петр расхохотался, отводя ветки. Нет уж, на следующее лето он сюда не вернется. Надо поискать место просторнее, и чтоб какая времянка стояла в густом саду, с отдельным входом, чтоб привести и упасть в очередной медовый месяц, ну ладно, пусть неделю, не вылезая из койки до полудня, гуляя по комнате без одежд, валяясь на сбитых простынях. А после уходить вдвоем на пустынный берег и там не одеваться тоже — пусть смотрят со скал те, кому повезло меньше. Милые летние удовольствия, бочоночек золотого меда, витамины, что продержат его длинной северной зимой, когда будет разглядывать в зеркале исчезающий загар, храня в себе воспоминания и перебирая их. А здесь — тесные улочки, где соседский дом стоит выше и потому весь Тонин двор на виду, а за окнами качаются ветки и время от времени слышны близкие голоса. И пляжик, галечный и тесноватый, выставка полуголых тел, ах, здравствуйте, как ваше здоровье, привет-привет. Идешь, а снизу провожают тебя внимательные взгляды. И все про все знают.

Наклоняясь, ступил под густые ветки, отвел их и вышел на извитую дорогу. У крашеного киоска гремела замком сонная продавщица, распахивая белые железные ставни. Рядом переминалась с ноги на ногу девушка, смуглая и темноволосая, ждала терпеливо, свесив руку с пустым пакетом, а другую сжимая в кулак, видно, приготовила деньги.

Вокруг уже все звенело и трещало, плакал ребенок за деревьями, смеялась мать, громыхая пластмассовой погремушкой и укоризненно веселя плаксу. Потому, проходя и радуясь легкости тела после ночи без сна, Петр поздоровался в полный дневной голос:

— Доброе утро, девчата! Хорошего дня!

Кивнул на кивок толстой продавщицы, подмигнул хмурой покупательнице, и прошел, не остановившись. Шел, по-прежнему пружиня суставы и хмурился, с ощущением внезапной помехи, будто жвачка пристала к подошве и приклеивает ногу при каждом шаге.

Киоск скрылся за поворотом, вместе с новыми зеленями окутали его утренние звуки маленькой улочки. А он, машинально выкручивая облезлую железную рукоятку на старой калитке, открывал, кивал Тоне, кинув несколько незначащих слов, и, выстраивая вдруг припомнившиеся мелочи, перебирал их, проходя через тесный дворик к колонке.

Глазами полыхнула, на темном лице, чуть не сожгла. Издалека подумал, совсем цыпленок, вблизи, ну, лет двадцать, наверное, барышне, ноги сильные, мускулистые, шея крепенькая, крупное лицо. И не глянул бы, но сама так посмотрела, вроде сейчас пырнет ножом и сядет рядом — оплакивать и себя после — тоже.

Это ее он видел пару раз, на скале, когда писал этюды. Смотрела мрачно, и исчезала на тропе, там многие ходят, верно, спускалась на пляж. А еще в парке, стояла за деревом, он тогда мельком подумал — ждет кого-то, ах, юг. И еще засмеялся, припомнив слова таксиста, который его вез в Лесное и балаболил без конца, масля глазами зеркало. А потом сказал с веселым надрывом, некрасивый, с тонкими кривыми ногами под широкими шортами, с впалой грудью и жиденькими потными волосиками на висках: