Инга. Мир

Телефон замолчал. А Инга вдруг испугалась. Сильно. Анечка-Нюха сидела тогда на песке, и Гордей с мудрой жалостью сказал страшное — сама как бабочка, не уследишь, прихлопнут. А еще она танцевала, скидывая с себя дурацкое покрывало-фаранж и даже в полумраке, озаренном светом костра, было видно — танец унес ее куда-то, и ей совершенно нет дела до того, что может случиться. Кто смотрит на светлую на темной воде фигуру. И что при этом думает.

Инга оглянулась на снова собранный рюкзак. Надо было билет купить заранее. Чтоб сейчас не колебаться, а просто сказать себе — какая жалость, у меня билет. Они выросли, пусть сами разбираются со своим враньем и приключениями. А у нее — так долго ожидаемое, вдруг счастье, вдруг маячит совсем рядом. Она войдет в затененный двор, и он повернется, опуская руки с молотком и зубилом. Господи!…

Все еще думая это, она уже набирала номер Олеги. И услышав голос сына, вышвырнула из головы маету и сомнения. Нельзя сказать, что они покорно сбежали, нет, упирались и плакали. Но ее сын там, рядом со странной девочкой-ангелом, и с ним может случиться что-то. С ними.

Она выбежала из комнаты, таща рюкзак за лямки.

— Детка, — позвала сверху Вива, — поднимись. Я ведь не девочка, бегать за тобой, а от любопытства могу и помереть. Что там Олеженька? Кто звонил? И захвати газировки, с лимоном.

Инга вздохнула, мучаясь тем, что Виву придется расстроить. Она так волнуется за Олегу. И бросив рюкзак, поднялась наверх, села напротив за легкий стол, подставляя смуглое лицо ветерку с пролива.

Вива налила лимонной радостной воды в стакан. И красивая, чуть высушенная возрастом рука дрогнула, держа горлышко над краем стакана, когда внучка пересказывала слова Олеги. А потом, подвигая ей запотевший стакан, Вива сказала:

— Мальчик вырос. И это счастье. Давай пожелаем ему сильно-сильно, чтоб все получилось, и чтоб он не пострадал. А бегать и держать за подол, уже не побегаешь. Взрослый.

— Ба, я все равно поеду.

— Конечно. А то я поеду сама. Езжай завтра, с утра. Но там, прошу тебя, будь умницей, не лезь, пусть все, что можно — сами. Но если уж надо, глотки перегрызи, всем.

— Перегрызу, — послушно согласилась Инга, и в три глотка выпила воду, — еще как. Всем.

Поцеловала Виву в щеку и поднялась. Подумала стесненно, да, Вива права, нельзя бежать впереди выросших детей, стараясь решить все их проблемы. Если бы она не позвонила сыну, он подождал бы до утра, это точно. Он ее бережет.

— Я поеду утром. А сегодня с вами буду. Вечером еще Олеге позвоним, да?

— И сходим на крепость, я там давно не была, — Вива улыбнулась, — ты иди, я отдохну, пока жара.

Инга спустилась, а Вива заплакала, радуясь, что Саныча дома нет, не станет покашливать и утешать с упреком, а после расстроится так, что ей снова, как всегда, придется утешать его.

Она плакала, комкая маленький бумажный платок и промакивая глаза. Чутко слушала, не зазвучат ли на лестнице шаги. И внутри стерегла себя, ловя приступы страха, и убивая их, когда поднимали головы. Она не сможет, если с Олегой случится что-то. Не сможет. Но ей только надеяться. Просить. И не позволять воображению плодить демонов, сладострастно рисующих злые картины возможных несчастий.

17

Абрек был темным пятном с рваными острыми краями и тяжелой серединой, но хуже всего то, что в темной массе не было глаз и рта, только приблизительно угадывалось их место, и когда он говорил и смотрел, то гудящий лающий звук вибрировал по всей поверхности, подергивая ее жирной рябью, в которой взблескивало в разных местах. Самым страшным было то, что он о себе это знал. И знал, что Нюха его видит. Потому, усмехнувшись, махнул рукой, отсылая Леху и плотно усаживаясь напротив девочки, облокотился рукой на захламленный стол, а другой поднял початую бутылку, сдергивая зубами пробку, плюнул ее на стол. Аккуратно налил в стаканчик и тогда поднялся, обошел стол и вложил его в пальцы Нюхи.

— Немного, — сказал заботливо, — я ж понимаю, девочка моя Ню, нам с тобой еще до утра дожить, много чего сделать. Ну, пей, лапушка.

Поднял ее вялую руку и прислонил стакан к полуоткрытым губам. Нюха глотнула. Уже держа водку сама, допила и поставила стаканчик, между рваной блестящей шляпой и пузырьками со сценическим гримом. Посмотрела на Абрека ясными глазами, из которых уходил покорный ужас.

— Мне бы еще, Саша. Столько же.

Улыбнулась, встряхивая копной волос. Из темного пятна Абрек постепенно превращался в человека, свет из большого окна нарисовал приплюснутый нос с широкими ноздрями, блестящий лоб и изрытые оспинами щеки, русые волосы косой прядью на скуле. Не самый большой красавец, как всегда, подумала Нюха, но все же человек, а не болото, поставленное на попа.