Инга. Мир

— Твои хоромы. Не бзди, мужик, Москва не сразу строилась. Я, между прочим, на такой же койке начинал, но через месяцок нашел себе Катю, перекантовался у Кати, в Балашихе, да знаешь вроде и коечка мягкая и Катя сладкая, да пока на работу доедешь, все проклянешь. Но через полгодика уже сам снимал, комнату, под замочком, и холодильник свой. Так что, все будет пучком, давай, начинай воевать столицу, понаехавший!

Он хлопнул Серегу по плечу и ушел, в коридоре снова наорав на кота.

Горчик сел на провисшую койку, поставил у ног сумку с вещами. Дела, подумал со злостью. Завоеватель, блин. Нужна мне ваша столица, да ваши облезлые коты и храпящие соседи. Да и Кати ваши мне нахрен не сдались.

Поглядывая на спину спящего, рассовал по карманам деньги и паспорт, запихал сумку поглубже под кровать. Постоял перед мутным окном, а за ним бесконечной толпой шли и шли нарядные веселые люди, наводили на стены и фонари фотоаппараты. И вытащил сумку снова, закинул на плечо.

На Арбате, оглушенный гомоном и смехом, разноголосой музыкой, нашел телефонные будки. Помявшись, набрал номер.

— Да? — сказал в ухо приятный женский голос, — да, да! — и вдруг обрадовался, — Витька, это ты? Не молчи, пожалуйста.

— Драсти, — хмуро ответил Горчик, — а Ивана можно? Кандыбова Ивана?

— Папу? — голос потух и стал почему-то испуганным, — вы… вы не знаете наверное. Я маму сейчас. Мам!

— Алло?

Голос у Лики был таким же потухшим и очень уставшим. Горчик и не узнал его, и уже смирился с возвращением в грязную комнату, коротко прикидывая, на какие шиши ему срочно убраться обратно, а там — Крым большой, все знакомое, и лето, не пропадет…

Но на том конце ждали и именно из-за невероятной усталости в этом незнакомом голосе, он ответил:

— Лика? Вы… ты не помнишь, может быть. Это Сережа. Серега Горчик. С Крыма. Я…

— Сережик! — закричала трубка таким знакомым, глубоким грудным голосом Лики, — господи, Сережик, какое счастье! Ты где?

— На Арбате я. Ну тут, где Турандот золотая. Сидит.

— Ты в Москве? Сережик… — Лика вдруг заплакала и засмеялась одновременно. Сердито всхлипывая, пожаловалась:

— Реву. Вот же какая я. А вдруг у тебя кончатся сейчас деньги? Сережик, не кончатся?

— Не. Я тут.

— Приезжай. Я тебе адрес, сейчас. Ты пишешь? Скорее вынимай ручку, момче, слушай. Метро Киевский вокзал. Ты сейчас беги на Пражскую, там сядешь на…

— Лика. Чего я приеду. Давай вы в городе где, ну встретимся. Ты и Иван.

— В больнице Иван. Сережик… ты приезжай, сейчас прямо.

— Говори адрес. Я найду.

Первая неделя слилась в один бесконечный день, полный поездок в реанимацию, походов на рынок с зажатой в руке запиской, чего купить, телефонных звонков в клинику и беготни по аптекам. Время от времени Серега очухивался посреди маленького сквера, где сидел на скамье, напряженно следя, чтоб шестилетний Лелик не убрел за пределы, ограниченные чугунным забором. Или за столом, где уставшая Лика мелкими глотками пила чай и плакала, вытирая слезы. Сначала горькие, а потом, когда Ивана перевели из реанимации в палату, уже тихие, почти радостные. Ленка в халате крутилась у плиты, изучающе посматривала совсем отцовскими светлыми глазами на широком лице, таком же, как у Лики. А потом, в один из дней середины июля, когда за окном торчали черные густые тучи, проливая короткие мощные дожди, прошитые сверканием молний, Лика позвала Горчика из маленькой комнаты, куда его стремительно вселили сразу, как пришел, и сказала, усаживая в большое кресло напротив мраморного камина:

— Сережик. Что бы я делала без тебя, родной мой. Считай ты Ваньку и вытащил.

Горчик опустил голову. Ну, вот, прощаться пора. Ну и пора, правда. Еще заеду в больницу, посижу рядом, расскажу чего, про море, про рыбу там. И надо ж денег где-то…

— Я хочу у подруги пожить, пока Ваня в клинике. Она живет совсем рядом, два шага. А ты, я прошу, побудь тут. С Леночкой и Леликом. Понимаю, я страшная эгоистка, у тебя, наверное, свои дела тут, но пожалуйста… Леночке нельзя одной, и работа у нее. А Лелька до сентября получается, никуда не попал, мы думали, с нами будет. Если она уволится, потом искать работу. А у нее хорошая. И вообще я хочу, чтоб ты был, когда Иван вернется, мы, наконец, по-человечески побудем вместе. Ты нам совсем родной человек, Сережик.

Она замолчала, напряженно глядя на опущенное узкое лицо. Добавила:

— Пожалуйста.

И он кивнул. Конечно, куда их бросать. Иван после инфаркта своего до сих пор еле языком ворочает, после трех слов отдыхает, ослаб. И Лика еле на ногах. У Ленки под глазами черные круги.

Он остался. И тем же вечером, вернувшись со своей хорошей работы — Ленка была администратором небольшого клуба с дискотекой и концертами рок-групп, она зашла к себе — проверить спящего Лелика, потом долго шумела водой в душе. И пришла, замотанная в большой махровый халат, села на тахту, прижимая Горчика круглым бедром. Подняла руку с темной бутылкой.

— Давай, что ли, отметим знакомство, легендарный Сережа Горчик. Пока в доме тишина и относительный покой.