Гильда Пол лежит в палате 213 в восточном крыле пансионата «Гвиннет Литлджон» — или, как его здесь называют, в «дурдоме», что недалеко от Суонси. Как в наивной поэме о скорби и неразделенной любви, до нее доносятся еле слышные крики голодных чаек, которые кружат над бухтой полуострова Говер. Гильде тридцать девять. Ее психика надломилась четыре года назад на платформе одного из лондонских вокзалов, в тот день, когда Гвин Барри решил отправить ее в прошлое, чтобы самому двинуться своей дорогой в будущее. Время от времени он пишет Гильде — пишет своему прошлому. Но он никогда не оглядывается назад.
Ричард сидел за письменным столом. Вся его жизнь была в этих столах. Жизнь менялась. Но она по-прежнему оставалась сосредоточена вокруг столов. Он всегда видел перед собой столы. Сначала это была школа и двадцать лет учебы. Потом — работа, и так на протяжении еще двадцати лет. И всегда — ранним утром или поздним вечером — он садился за письменный стол. И так сорок лет подряд.
Сейчас на столе перед Ричардом в беспорядке валялись листы бумаги, исписанные его каракулями. «Полезный идиот культурного фронта, он лишь смутно…» «Любовь к славе, которую Мильтон называл последней слабостью знати…» «Актриса Одра Кристенберри, запечатленная возле бассейна, зримый триумф пластической…» «Возможно, леди Деметра Барри выразила это лучше: „Гвин, — сказала она, — не может писать ни за что“». «Красавица жена, огромная читательская аудитория, большой дом и отсутствие таланта — всем этим автор известных…» «В анналах распутства, корыстолюбия и цветущего пышным цветом лицемерия…»
— Папа?
— Что?
— Папа? Я больше не хочу, чтобы меня звали Марко. Я хочу поменять имя.
— Что за имя ты хочешь, Марко?
— Ничто.
— Ты хочешь, чтобы у тебя не было имени? Или ты хочешь, чтобы тебя звали «Ничто»?
Мальчик поднял свои четко очерченные бровки и кивнул.
Ричард подождал, пока Марко дойдет до двери, и окликнул его:
— Ничто!
Марко выдержал бесстрастную — нигилистическую — паузу и ответил:
— …Да?
— Пора купаться.