Информация

Ричард добродушно рассмеялся. (А ведь она действительно сказала «всяко». Только тогда. Только однажды.) Чувствуя, как шумит у него в ушах, словно заложенных ватой, Ричард объяснил суть дела. За два дня он приходил в музей уже в пятый раз. Но его интерес был профессиональным, трезвым и материально вознаграждаемым. В этом музее, в городе, где жил писатель, проходила временная выставка, посвященная Д. Г. Лоуренсу, — его помазок для бритья, карманные часы, его рукописи, его картины, написанные с неожиданным профессионализмом. Ричард писал об этом статью, очень похожую на те статьи, какие он писал в те дни. Темы статей обычно были местного значения, и за работу платили мало. Ричард остановился в дешевом пансионе: там у него была початая бутылка виски, «Избранная переписка», стихи, «Д. Г. Лоуренс — романист», «Леди Чаттерлей», «Отрывки из „Феникса“», «Влюбленные женщины». Тогда Ричарду этого вполне хватало для счастья.

— Я пишу статью для «Литературного приложения к „Таймс“».

Это звучало очень солидно. Ричард понимал, что слова — это его единственное оружие. Не те слова, которые появятся в «Литературном приложении к „Таймс“». И не те, что появятся на страницах романа «Мечты ничего не значат» — роман должен был выйти осенью. Нет — Ричарду нужны были слова, которыми он сможет воздействовать на Джину Янг. В беседе и, конечно, в письмах и записках. Ричард знал, что для женщин значат письма и записки. Он знал, что для женщин значат слова.

— Где вы задержались? — спросила она.

Ну, конечно, это местная языковая особенность. «Расположились» значило «остановились».

— В «Савое», Столтон-авеню, три, — ответил он. — Можно вас кое о чем спросить?

— О чем?

— Приди ко мне и будь моей.

— Вы спятили?

— Среди холмов, среди полей, там, где ничей по склонам гор… То есть. Извините меня. Но что я еще могу сказать? Я никогда не видел никого, похожего на вас. Я никогда не видел таких глаз.

Она стала озираться по сторонам, словно бы искала глазами кого-то. Кого? Скорей всего, полицейского. Или критика — чтобы тот явился и помог ей справиться с литературными штампами. Но ведь нам нравятся клише в сердечных делах, разве нет? Любовники — это та же толпа. Спасибо, подробностей не нужно, когда речь идет о любви, не нужно ничего интересного само по себе. Это все придет потом. И наши невероятные запросы и условия, и наши капризы и странности, и наше несносное пристрастие к деталям.

— Уходите, — сказала она.

— Хорошо. Может быть, пообедаем?

— У меня есть парень.

— Конечно же — Лоуренс. Разумеется. И давно вы вместе?

— Девять лет.

— Понятно. И Лоуренс вам нравится. А я Лоуренсу не понравлюсь.

— Не понравитесь. Что я ему скажу?

— Ничего. Впрочем, нет. Скажите ему «прощай».

Ричард обернулся. За ним в очередь встала дама — деликатное покашливание, обычная лучезарная улыбка. Ричард мельком взглянул на открытку, которую держал в руках. Мехико. Он заплатил за открытку. Как у него тогда пересохло во рту. А ее лицо, устремленное на него снизу вверх, — каким взволнованным оно было, сколько разных чувств выражало. Нельзя забывать и о призраке писателя (хотя Джина романов его никогда не читала и никогда не прочтет), который присутствовал при их невинном и таком банальном разговоре. Нет, это не Генри Джеймс. И — ради бога! — это не Э. М. Форстер. Посмотрите на сэра Клиффорда Чаттерлея в его инвалидном кресле: у него не нашлось мужества назвать суку сукой! Нет, посмотрите на раскрасневшегося Лоуренса, сжимающего ляжками разгоряченную лошадиную плоть, посмотрите на толстую Фриду, скачущую рядом с ним. Осыпаемые дождем искр, они несутся быстрее ветра по окрашенным пурпуром склонам Попокатепетля…

Ричард решил, что Джина спала с Лоуренсом. Спать с писателями ей еще не доводилось. Но в скором времени она переспит со многими из них.

— Можно я встречу вас после работы?

— Нет.

Все это осталось в прошлом. А потому — это правда.

~ ~ ~

В Британском посольстве в Вашингтоне устроили вечер в честь Гвина. Вечер, надо полагать, был организован совместными усилиями Британии и юного пиарщика.