Информация

Но вот у меня наступило «хуже». И что?… Я пишу этот текст (уже почти шестьдесят страниц накатал в ноутбуке) и все заставляю себя перейти на другой язык, заговорить лаконично и зло. Все объяснить, показать наглядно. Хоть на виртуальную бумагу выплеснуть эмоции. И – не могу. Даже сейчас, оказавшись на грани и решившись записать последние четыре года своей жизни – четыре года непрекращающихся ударов, новых и новых проблем, – я не могу заставить себя по-настоящему разозлиться. Пишу нейтрально. Описываю, а не кричу…

Описываю, будто человек со стороны, то, как разламывалась моя, первая и единственная, жизнь.

Сообщение жены о разводе вызвало много чувств, но для них всех фоном была, конечно, злость. И как не злиться, когда тебе откровенно дают понять, что ты оценен ниже кого-то другого – даже после контрольной проверки (тот визит Натальи я тогда воспринимал именно как проверку); когда ты понимаешь, что женщина, с которой прожил несколько лет, для которой сделал немало добра, становится уже навсегда чужой. Развод – это не ссора, не истерика, даже не случайная измена, а обдуманный и выверенный шаг.

Возвращаясь с работы, я ложился на диван и утыкал взгляд в экран телевизора или слушал любимые песни. Но не видел, что там показывают, не слышал, что поют. Лежал и думал. Почти так же, как в «Медицине», – медленно, подробно, детально.

Вот мне тридцать два, и с одной стороны, я добился немало – по крайней мере, у меня есть своя квартира, вот-вот будет машина; у меня приличная работа, но кто я вообще и что меня ждет дальше? Кому я нужен, кто по-настоящему нужен мне? Вот возьму и умру сейчас на этом диване и вполне могу пролежать так лет пять. Или десять. Превратиться в скелет… Дверь в подъезд закрывается плотно, вторая дверь, отделяющая столовую от прихожей, тоже сейчас закрыта – запах вряд ли так уж сильно просочится на площадку… Максим, Руслан, Свечин, Иван, мать позвонят на домашний, на сотовый и бросят. Решат, что я куда-то уехал… Нет, в банке через месяц-два забеспокоятся, не получив проценты. Начнут искать, вызовут эмчеэсников, те вскроют дверь. Обнаружат…

И что? Как-нибудь похоронят. Скорее всего, кремируют, урну с прахом отдадут матери: делайте что хотите. Вещички выкинут, квартиру продадут другому ипотечнику. Какие-то деньги получит или Наталья, или мать, а может, и моя сестра Татьяна, которая уже наверняка позабыла в своем Франкфурте и про меня, и про мать… И все. И я растворюсь, память обо мне не продержится долго.

А когда-то я хотел действительно многого. Квартира и машина в моих планах тогда даже не фигурировали – я был заточен на другое…

Я был сложным подростком, ершистым юношей. Я много читал, многим интересовался, многое понимал. И я не любил эту жизнь, очень трудно входил в ее взрослую фазу. Трудно и болезненно.

Вот в фильмах ужасов бывают кадры, где человек превращается в мутанта, или, точнее, он оборотень, и за минуту становится волком… Его корежит, он сопротивляется, страдает. Не хочет превращаться. Но тело покрывается шерстью, из челюстей вылезают звериные клыки, из пальцев – когти. Кости с похрустыванием меняются местами, череп деформируется, клетки мозга отчищаются от человеческого разума. И, взвыв от боли и ужаса, взвыв в последнем порыве сознания, недавний человек бежит на четвереньках за теплой кровью…

Подобные превращения происходят в нормальной (в так называемой нормальной) жизни с каждым из нас. Правда, превращение измеряется не секундами, а годами… Лет в тринадцать-четырнадцать появляются первые признаки, и чем дольше живешь, тем страшнее мутируешь. Кто-то старается этого не замечать, другие сопротивляются, но в итоге смиряются, третьи не выдерживают мутации и кончают с собой.

Да, я тяжело входил в эту жизнь. Я изумлялся все новым и новым грязным горизонтам, открывающимся передо мной и во мне самом; каждый день я хотел умереть. Я выбирал способ смерти, подбирал момент и все откладывал до завтра, думая, что можно еще чуть-чуть потерпеть, что окончательная мутация еще не так близка, что можно найти способ ее остановить. Я искал поддержку в книгах, во всех этих Сартрах, Камю, Селинах, Ницше, Вейнингерах, Бретонах, но все они утверждали, что мутация неизбежна…

У меня на стене висел ватман со словами, которые я написал фломастером красиво и крупно: «Гордо умереть, если уже более нет возможности гордо жить. Смерть, выбранная добровольно, смерть вовремя – светлая и радостная!» Я верил этим словам, верил, что могу какое-то время быть способным собой управлять.