Infernal

Плашмя Адель рухнула на щебёнку. Барахтаясь в пыли, она пыталась подняться, но я пнул её в живот остриём ботинка. Жалкая поэтесса продолжала мычать и издавать нечленораздельные завывания. Пусть мычит, пусть ноет, пусть зовёт на помощь. Здесь её никто не услышит – самое подходящее место для мести. Адель отомстила – наступала моя очередь. И слепое возмездие в действии.

Никто и не думал идти ей на помощь. Пришёл бы один Рашид, но он на моей стороне, повинуясь закону городских джунглей. Кровная месть – как это сладко звучит.

Адель трепыхалась под ногами как подыхающая курица, а я безжалостно смотрел на неё, а когда она поднималась на колени, пинал её в пах. Адель опрокидывалась на спину, вымазываясь в гравии. Не понимая, что творю, я поднял увесистый булыжник и опрокинул его на Адель. Не попал. Булыжник рухнул в миллиметре от её носа, придавив слипшиеся в песке и крови волосы. Я задумал отнести её к Рашиду в знак ответного уважения и подарить ему эту курицу, устроив пир на весь мир. Сожрать её вместе, разбудить сторожей и напиться до посинения! С них выпивка!

Замахнувшись, чтоб ударить её в живот, я промазал, когда вдруг лопнула подошва, и ботинок улетел в кусты. Это охладило пыл, и я на одной ноге попрыгал за ботинком, как заяц, но зачем? Всё равно был по уши в грязи.

Адель лежала на животе и молчала.

Неужели я убил её?

Честно, я не желал её убивать. Это наваждение. Кровью залило душу. Снасильничал, чуть не отправив девку в ад! Стало страшно. Лиза не простила бы мне. Во все времена к юродивым относились гуманно. Надсмехались над ними, но руки не распускали. Я же оступился и отдубасил кошёлку. Грешник, но что делать, если нам всем суждено отправиться в ад?!

Залез в кусты и бултыхался в канаве, в которой плавал ботинок. Достал его, вылил помои и надел, но тут же снял оба и выбросил их в канаву. В мокрых носках, обходя острые камни, вернулся к Адель.

Сучка была живучей. Сучка жива, дрыгая бледной ладошкой.

– Герман! Не убивай… Прошу тебя, не убивай… Я виновата… Герман…

– Вышла дурь? – нагнулся я над ней, как палач перед гильотиной.

– Прости… Ты же знал, что я любила тебя…

– Кого ты любила? Ты посмеялась над мёртвыми!

– Прости…

Юродивых не трогают.

Взяв поэтессу за плечи, поднял её с щебёнки и дотащил до машины. Дальше Адель смогла самостоятельно приподняться.

Избиение не носило фатальный характер. Жива, но мне определённо грозила статья.

– Прости, – давилась в крови Адель. – Я люблю тебя!

В бардачке я достал аптечку. Первый раз в жизни она пригодилась, первый раз в жизни я пользовался ей, оказывая кому-то помощь. Кому? Недругу номер один. Чуть не отправив её на тот свет, я уже испытывал сострадание и вину. Не стоило так разряжаться над полоумным созданием. Психи вроде Адель даже в тюрьмах не сидят, а лечатся в спецлечебницах. Да и мне до лечебницы недолго осталось. Сколько же из меня вышло злости, сколько мести и сколько коварства, будто я присосался ко всем серийным убийцам планеты и высосал у них по литру крови с каждого. Ужасное ощущение. Как я не лопнул от чужой крови и злости?! Потому что резиновый.

Перед лечением пришлось стащить с неё грязную одежонку. В расход пошел её сарафан, обнажив грязное худощавое тело.

Мне следовало скинуть пиджак и закатать рукава рубашки. Полная Луна освещала мои деяния, и со стройки завыли псы, требуя прикончить поэтессу. Но я не слуга собакам, и никого кончать не собирался.

Посадив Адель на заднее сидение, а она силилась присесть в полувертикальное положение, упираясь мокрой спиной. Я открыл капот – там валялась пластиковая фляга с дистиллированной водой. Вымыв руки, я полез в аптечку. Бинт, вата, перекись – пойдёт, а шприцы и ампулу анальгетика выкинул за ненадобностью. По уколам я не мастак, ни в вену, ни в задницу ничего себе не вводил. Пусть терпит, ка к я терпел, ведь мои мучения не сравнить с несколькими синяками и ссадинами.

– Воды! – доносилось из салона.

Протянул ей флягу. Адель присосалась к горлышку, впрыснув внутрь струю ядовитой крови. Подняв её над собой, она выпила четверть. Вода стала розовой. Я отнял пойло и выкинул в кусты – непригодно. Затем смочил перекисью вату и стал протирать залитое кровью лицо. Адель морщилась и шипела в такт перекиси, как умирающая гадюка, но терпела и не мешала. С каким рвением я счищал с неё грязь и кровь, словно замаливал собственные грехи. Когда она немного очухалась, я вручил ей бинт. Она прислонила его к рассечённым губам, и кровотечение останавливалось. К животу я не прикасался. Адель не жаловалась, сидела молча и не двигалась. Лай бешеных псов не стихал. Пора сваливать. Чудеса в решете закончились.

Отъехав на пятьсот метров, на безлюдном шоссе я остановился, не приглушая мотор.

– Зачем ты это..?

– Я объясняла – старые счёты, – несуразно давилась Адель, прижимая бинт.

– Ты прости. Погорячился.

– Ты садист. Испортил причёску.

– Дура! – сказал я и двинул Маздочку дальше. – Причёска! Мы квиты?

– Садист! – огрызалась она. – Где вода?

– В канаве.