Инфекция

— Нормально, — Егор не врал, он действительно чувствовал себя превосходно, если, конечно, не брать во внимание его психологическое состояние — ведь он только что осознал, что остался абсолютно один. Последняя его родственница, баба Лида, отдала Богу душу. — Правда, нормально. Но вот это… — он махнул рукой в сторону людей. — Вы это можете как-то объяснить?

— Вряд ли, — врач снова закашлялся. — Вы знаете, молодой человек, я был в Афгане, видел много такого, о чем не станешь рассказывать вечером, сидя у теплого камина. Но такого даже я не упомню. Сегодня с утра к нам беспрерывно поступают звонки, люди вызывают на дом врача, и у всех одинаковые жалобы — высокая температура, кашель, боль в горле. И видимо, дети и старики подвержены риску заразиться в первую очередь. И я, врач с многолетним стажем работы, ничем не могу им помочь.

— Неужели вы ничего не можете сделать? — Егор снова указал в сторону машины «скорой помощи», в его голосе отчетливо прозвучала злость. — И вы называете себя врачом?

— Молодой человек, — голос врача звучал устало, он сам чувствовал себя не лучшим образом и не собирался спорить. — После того, что я сегодня с утра видел, видел, как у людей буквально мгновенно поднималась сумасшедшая температура, такая, что даже градусник не справлялся, и они за считанные часы буквально сгорали, я с уверенностью могу сказать, что врач здесь не нужен.

— А кто же нужен тогда? — он практически выкрикнул этот вопрос, однако врач снова не вышел за рамки спокойного, чуть усталого ответа.

— Священник, — он развернулся и пошел к машине, затем снова обернулся. — Мой вам совет: уезжайте.

Егор заметил Романа, стоявшего за плетнем и нервно курившего. Минуя стоявших возле машины «скорой помощи» соседей, он подошел к нему.

— Ты уже вернулся? Как дочка Крылова? Что сказали в больнице?

Квашнин повернул к нему свое лицо, и Егор поразился произошедшей с ним перемене. Еще утром он видел его садившимся за руль своего «уазика». В тот момент это был высокий крепкий парень, пышущий здоровьем. Сейчас тот здоровый парень напоминал лишь собственную тень. Глаза глубоко запали, и в них застыло выражение ужаса. Рука, державшая сигарету, так сильно дрожала, что поднося ее ко рту, он с трудом попадал. И еще он сильно сгорбился, словно под грузом тяжких забот. Даже легкая вымученная улыбка, с которой он повернулся к Егору, слабо напоминала таковую.

— Они мне ничего там не сказали. Да и что они могли сказать, — голос его дрожал так же сильно, как и руки. — Я ее не довез. Аня умерла в машине. Сейчас она в райцентре, в городском морге. Я к Павлу Степановичу не ходил. Не могу я ему об этом сказать, понимаешь? — он практически выкрикнул это в лицо Егору, в его голосе отчетливо слышались подступившие слезы. — Не могу!

Егор уже разворачивался, чтобы уйти, когда Квашнин вдруг схватил его за руку, останавливая.

— Мне кажется, я тоже заболел, Егор. Пытаюсь сглотнуть и чувствую боль, — он действительно сделал попытку сглотнуть накопившуюся во рту слюну и болезненно сморщился. — Что это может быть, Егор?

— Не знаю, Ром, не знаю.

— Как ты думаешь, может, все еще образуется? — в голосе участкового отчетливо прозвучала робкая, напоминающая детскую, надежда.

— Все может быть, Рома, — Егор развернулся и направился к дому. Ему вдруг остро захотелось, чтоб сегодняшнего утра не было, отмотать время вспять, во вчерашний день, когда бабушка была еще жива, и никто знать не знал о непонятном заболевании. Он уселся вновь на собственноручно сделанной скамейке и откинул голову назад, подставив лицо солнечному свету, закрыв глаза.

Иван бросил усталый взгляд на часы. Те самые часы, которые ему подарила на прошлый день рождения его Надя. Любимая девушка, которая предпочитала оставаться в чулках и мини-юбке, когда они занимались любовью. Теперь Иван сидел в своем магазине в предвкушении предстоящей ночи с подругой. Они уже созванивались с Надеждой, и она сказала, что ее родители уехали на дачу на выходные. А сегодня была только пятница. Это значило, что на ближайшие три дня, до вечера воскресенья, квартира была в полном распоряжении молодых людей. Иван как мог мысленно поторапливал время, отчего ему казалось, что оно тянется еще медленнее. Он не представлял, зачем вечером пятницы нужно было торчать в этом магазине до десяти вечера. Впрочем, через четверть часа уже можно было закрываться и со спокойной совестью идти к подруге. Впереди у них было много времени, две ночи точно. Две ночи любви и удовлетворения самых необузданных сексуальных фантазий.