Индийские рассказы

Но он не желал слушаться. Он болтал без умолку, перемешивая в одной и той же фразе чистый диалект с какой-то пьяной неразберихой. На площади Амберта он сказал мне, что я ночной грабитель из Хаттон-Гардена. На Кенсингтон-стрит он заявил, что любит меня, как сына, а когда мои усталые ноги дотащились до Аддисон-Род-Бриджа, он со слезами умолял меня освободить его от ремней и бороться с грехом тщеславия. Ни один человек не побеспокоил нас. Казалось, что между мной и всем остальным человечеством была воздвигнута перегородка до тех пор, пока я не покончу счётов с Бруггльсмитом. Небо стало проясняться; тёмная деревянная мостовая вдруг окрасилась в багряный цвет вереска; я не сомневался, что до наступления вечера мне будет дозволено отомстить Бруггльсмиту.

В Хаммерсмите небо было свинцово-серое, — начинался пасмурный день. Волны меланхолии после бесполезно проведённой ночи рвали душу Бруггльсмита. Он горько заплакал, потому что вокруг было так холодно и неприятно. Я вошёл в ближайшую харчевню — в вечернем туалете и в ульстере я подошёл к стойке — и дал ему виски с условием, чтобы он не колотил руками о верх тележки. Тут он заплакал ещё горше от того, что я довёл его до кражи денег и сделал его своим соучастником.

Был бледный и туманный день, когда я пришёл к концу своего путешествия и, откинув верх тележки, попросил Бруггльсмита объяснить мне, где он живёт. Его глаза уныло блуждали по рядам серых и красных домов, пока не остановились на вилле, в саду которой висела доска с надписью: «Сдаётся внаём». Казалось, только этого и недоставало, чтобы окончательно сломить его, и вместе с этим исчезло все красноречие его гортанного северного говора: вино все сглаживает.

— Все пропало в одну минуту! — зарыдал он. — Все пропало. Дом, семья, прекраснейшая семья, и жена моя… Вы не знаете мою жену! Я так недавно оставил их всех. И теперь все продано, все продано. Жена, семья — все продано. Пустите меня, я побегу вперёд!

Я осторожно развязал ремни. Бруггльсмит спустился с тележки и, шатаясь, побрёл к дому.

— Что мне делать? — сказал он.

Тут я понял самые низменные глубины замыслов Мефистофеля.

— Позвоните, — сказал я, — она, может быть, на чердаке или в погребе.

— Вы не знаете мою жену. Она спит на софе в спальне, поджидая, когда я вернусь домой. Нет, вы не знаете моей жены.

Он снял свои сапоги, покрыл их своей высокой шляпой и, крадучись, как какой-нибудь краснокожий индеец, стал пробираться по садовой дорожке, тут он ударил сжатым кулаком по звонку с надписью «посетители».

— И звонок продали!.. Продали великолепный звонок!.. Что мне делать?.. Этот звонок не действует, я не могу с ним справиться! — с отчаянием простонал он.

— Да вы тяните его посильнее, тяните хорошенько, — повторил я, украдкой посматривая на дорогу. Время мщения пришло, и я не желал иметь свидетелей.

— Да я уж и так тяну изо всех сил, — он вдохновенно хлопнул себя по лбу. — Да я его вытяну совсем!!

Откинувшись назад, он обеими руками ухватился за ручку звонка и потянул его к себе. В ответ раздался дикий звон из кухни. Поплевав на руки, он возобновил усилия со звонком, в то же время громко призывая жену. Потом, приложив ухо к ручке, он послушал некоторое время, покачал головой, вытащил огромный зелёный с красным платок, обернул им ручку, повернулся спиной к двери и стал тянуть через плечо. Ни платок, ни проволока упорно не желали поддаваться. Но я забыл о звонке. Что-то треснуло в кухне, и Бруггльсмит медленно покатился вниз по ступенькам лестницы, мужественно не выпуская из рук рукоятки звонка; три фута проволоки тащилось следом за ним.

— Тяните же, тяните! — выкрикнул я. — Сейчас он зазвонит!

— Отлично, — сказал он, — теперь я сам буду звонить.

Он нагнулся вперёд, натягивая зазвеневшую проволоку и прижимая ручку звонка к своей груди, что вызвало такой страшный трезвон и шум, словно вместе со звонком в кухне оторвалась часть деревянной стенки и фундамента.

— Вы можете её продать! — крикнул я ему, и он стал ещё сильнее тянуть хорошую медную проволоку, оборачивая её вокруг самого себя.

Я вежливо приоткрыл калитку сада, и он вышел из него, плетя себе собственный кокон. Звонок все время торопливо звонил, и проволока тянулась без конца. Он вышел на середину дороги, кружась, как майский жук на булавке, и призывая, как безумный, свою жену и семью. Тут он наткнулся на тележку; звонок внутри дома издал последний отчаянный трезвон и перескочил из дальнего конца дома к дверям передней, где и застрял прочно. Но мой друг Бруггльсмит не последовал его примеру. Он бросился плашмя в тележку, обнял её, и в этот миг тележка перекувырнулась, и они покатились вместе, запутавшись в сетях проволоки, из которой никаким образом невозможно было его освободить.

— Молодой человек, — с трудом выговорил он, задыхаясь, — не могу ли я получить законного лекарства?

— Я пойду и поищу вам его, — сказал я и, отойдя немного, встретил двух полицейских.