Иная судьба

— Я подарила тебе трон, — стонет раненая эпоха. — Подарила правление. Подарила детей… жену… брата… любовь. Я подарила тебе так бесконечно много, а ты…

— У скольких ты отняла? Детей. Жену. Брата. Любовь. У скольких забрала бесконечно много и не дала взамен даже надежды?

Эпоха хныкает под ногами. Опасливо выглядывает из-за деревьев — ликами дриад, и поглядывает через овец Нефелы. В ручьях булькает. Везде — одно:

— Я не хочу умирать…

— Иногда приходится, — говорю я. — Особенно когда приносишь себя в жертву ради других.

— Ради… другой? — и в голосе умирающей эпохи богов и титанов я слышу — женскую ревность. — А кто тебе сказал, невидимка, что в этой новой эпохе будет время для вас?

Они идут рядом со мной — караваны призраков прошлого. Истаивающие храмы. Разбитые алтари и обомшелые статуи, которые видели славные жертвоприношения. Мимо пускаются в путь корабли — покидая родину. Отплывают… может, в Айгюптос, может, куда-то еще.

И мои подарки от эпохи. Мои дети. Сестры. Братья… они идут рядом со мною. Истаивая на ходу, взглядывая на прощание с укоризной.

Призраки будущего.

— В песнях, — говорю им я, но это их не утешает — вас воскресят в песнях.

Призраки будущего качают головами. Не желают слушать — они слишком хорошо знают, как лживы земные аэды и как мало они поют об истинно важном.

— Ты хотел пожертвовать собой, Аид, — шепчет эпоха, пока еще лежащая под ногами, но уже такая хрупкая. — Но на самом деле ты пожертвовал всем. Всем вокруг… ради какого будущего?

Мы увидим это, — хочется мне сказать. Мы увидим. Рано или поздно…

Рано или поздно.

— Но теперь, — что осталось тебе самому, Кронид? — не унимается насмешница-эпоха. — Сидеть в подземном мире? Ждать?!

— Надеяться.

Только это теперь и осталось — когда иду к серому ущелью Тэнара, где блеклые, томные лучи опасливо припадают к серым камням. Только это мне останется, когда сойду по узкой тропинке, предназначенной для теней. Мимо черного озера Амксант, возникшего в незапамятные времена — и вниз, через извивы Стикса, к огненным потокам Флегетона, к теперь уже моему дворцу…

Саднит обожженные Серпом Судьбы пальцы — странно, когда сжимал рукоять — не чувствовал. Левая ладонь стала алой — то ли ожог, то ли рука навсегда в крови… хотя разве у Ананки она была — того же цвета, что и у смертных?!

Потер ладонь на ходу о хитон — не оттирается. Алое, багряное… Метка. Знак Убийцы Судьбы, клеймо — на добрую память. Подумалось — может, дойти до Амксанта, черного озера, омыть руку в ледяных водах, потом сесть, смотреть в воду до бесконечности, чертить мысленно по песку линию своих воспоминаний…

Глупость, конечно. От такого убийства нельзя омыться ни в каких водах. От такого не очищает ничто. Незачем останавливаться у озера.

Значит, только вниз.

Сесть наконец на трон признавшего меня мира. Кивнуть Гипносу, новую свиту набрать. Объявить титанам в Тартаре это, насчет нерушимой клятвы. Поговорить с Гекатой — может, чем поможет Гере с этой ее внезапной смертностью. Может, потом навестить Таната и Гестию в их цветущем Элизиуме, где все будет напоминать о ней…

Не подниматься на поверхность — убийцам эпох не положено. Таким чудовищам дано — только вечное заточение.

Да еще вечная зима. Нет, весна, конечно, когда-нибудь спустится — только это будет нескоро.

Мелькнула водная гладь — Амсанкт. Черта приграничья, чернь и холод — перед входом.

Нет, не так.

Чернь, холод и что-то алое, что падает в него — неторопливо, один лепесток за другим.

Лепестки летят, украшают черную воду — будто ткут ей свадебный убор. Взвиваются в небо, которому всегда не хватает солнца на этой тропе.

Оседают, будто весенний снег в медных волосах, на зеленом хитоне той, которая в задумчивости сидит на берегу, глядясь в черные воды и пальцем выводя какую-то линию.

Нет.

Коварная Надежда ударила — наотмашь в сердце, отняла дыхание. И я молчал — перебарывая желание заговорить. Смотрел — борясь с желанием подойти и коснуться.

Не мог ни верить, не надеяться.

Потому что знал — кто пришел в ее теле.

И не хотел ее видеть.

«Уходи», — почти сложились губы.

Она обернулась — и танец у горы Парнас, и гранатовый поцелуй, и ее улыбка в доме смертного — обрушились на меня тяжелее неба.

— Радуйся, Ананка моя, — сказала, улыбаясь.

Распрямилась, отбрасывая медные локоны, тихо подошла, чтобы коснуться щеки.

Это было больнее — чем Серпом Крона.

— Это не ты…

Что мне сказать? Радуйся, Элпис-Надежда, не хочешь ли у меня теперь за плечами обосноваться?!

— Радуйся… — замерзли губы, не в силах выговорить чужое имя. В зелени глаз таилась — пещера, где мы впервые встретились, и ее истошный плач над смертным мужем, и годы ожиданий, но это ничего, это совсем ничего, за зимой всегда приходит весна…

— Ты хочешь мальчика или девочку? — прошептала она, когда я начал стискивать ее в объятиях. — Как думаешь — у нас еще есть время, чтобы воспитать детей, теперь, когда…

Из-за плеч у нее… нет, просто отовсюду — звенел смех.

Ласковый, теплый.