Иначе жить не стоит

Там, на кладбище, в его памяти ожил давний день, когда он практикантом начал работать в шахте. Ранним утром, в сером полумраке, он шел в толпе молчаливых шахтеров, выделяясь новой чистой робой. Он чувствовал себя чужим среди этих черных теней и обрадовался, когда увидел светлую домотканую робу такого же, как и он, новичка. Катенин спросил как можно солидней: «Что, братец, первый раз идешь?» У парня было курносое деревенское лицо, светлые глаза под белесым чубом. «Впервой. Оженился недавно, мы сами бедные и невесту взяли из бедных, по любви. Поработаю до весны, сколочу денег, купим корову…»

Они расстались у клети. Страшной показалась Катенину шахта: теперь и представить себе трудно шахтерский труд в те годы, когда ни механизации, ни техники безопасности не было, — дикий труд кайлом, на карачках или лежа, в черных, душных недрах земли… Среди дня прозвучал сигнал тревоги. Катенин побежал к месту обвала, хотя больше всего ему хотелось бежать вон из шахты. И первое, что он увидел в мутном свете шахтерских ламп, были торчавшие из-под обвала ноги в светлой, еще не испачканной робе…

Вернувшись осенью домой, Катенин признался своему другу Арону Цильштейну: сделал ошибку, не полюбил и не полюблю свою профессию. Арон сказал со свойственной ему прямолинейностью: «А ты думал, шахта — рай? Конечно, можно переменить профессию и самому избежать этого ада, но я бы добивался, чтоб ада не было ни для кого!» Арон и не мог ответить иначе. Катенин избегал политики, его желания были скромней: кончить Горный институт, стать инженером, жениться на Кате. Он этого добился. Арон повлиял на него только в одном: Катенин отказался от протекции отца-профессора, желавшего оставить сына при себе, и поехал с молодой женой в Донбасс. Годы были трудные: война, потом революция, гражданская война, разруха… Где-то в самом центре революционных боев мотался Арон. Катенин воспринимал все происходящее из глубины своего маленького дорогого мирка — Катя и крошечная Люда. Все его помыслы были направлены на то, чтобы обеспечить незыблемость этого мирка. Чем только не занимался он в то время! Когда началось восстановление угольной промышленности, Катенин вернулся на шахту. Он избегал и большевиков с их агитацией, и всяких контрреволюционеров и саботажников, которых тогда хватало, работал со свойственной ему добросовестностью.

И вдруг его увлекли темпы работ и огромные начинания по охране труда, по технике безопасности, по механизации угледобычи. Он написал Арону, узнав, что друг юности работает в Москве: «Вы (он имел в виду — большевики) хотите все пропитать политикой, а я делаю для народа самое главное — улучшаю труд, практически работаю для того, чтобы ликвидировать „ад“, помнишь давний разговор?» Арон ответил: «Узнаю старого скептика и приветствую, но ведь это „политика“ дала тебе возможность заниматься ликвидацией „ада“. Будешь в Москве, приходи, вспомним прошлое и поговорим о будущем». Арон стал крупным специалистом по газогенераторам, его имя мелькало в технических журналах. А Катенин? Устал ли он, начал ли стареть?.. Какая-то вялость сковала его, особенно после того, как Люда заболела воспалением легких и Катя взбунтовалась: хватит донецкой пылью дышать!

Он добился перевода в Харьков, в управление. Работа отошла на второй план. Семья — в этом была вся жизнь. Люда, ее занятия музыкой, ее хрупкое здоровье, ее капризы… Иногда он горько задумывался: жизнь перевалила за половину, а чего-то самого главного так и не сделал. Правда, в последние годы ощущение неполноценности, незавершенности приходило к нему все реже.

Но именно оно разбудило его сегодня.

«Да, да, да! Я еще могу что-то сделать. Что?»

Вчера ночью, лежа в постели, он рассказал Кате о похоронах погибших шахтеров.

— Но что же делать? — сказала Катя, вздыхая. — Под землей не убережешься. Ты же сам говорил, что какой-то процент непредусмотренной опасности неизбежен.

Она заснула раньше, чем он. Катенина томила мысль об этом неизбежном проценте. Когда-то процент увечий и смертей в шахтах был огромен, теперь он намного меньше. Но разве это утешение? Самый малый процент — это человеческие жизни, какой-нибудь паренек, женившийся по любви, крах надежд какой-нибудь девушки, красивой и полной сил… «Но что я могу сделать?» С этим горьким чувством он заснул.

А мысль пробилась сквозь сон. Что-то не сделано. Где-то рядом, нет, в нем самом живет способность, сила для свершения. Чего? Надо только найти, вспомнить… Что-то намеченное, но забытое, оттесненное повседневностью. Что же? Что?

Щели между занавесями стали яркими, в спальне посветлело. Катя сладко зевнула, накинула халат и вышла из спальни. Через полчаса она вернется будить его.

Он рассеянно оглядел знакомую комнату. Утренний свет блестел в зеркале платяного шкафа, играл на лакированной поверхности бюро — дорогого бюро красного дерева, пленявшего Катенина множеством затейливых потайных ящичков.

Вот оно! Вот!