Иначе жить не стоит

Палька первым показался из самолета и в два прыжка соскочил по лесенке еще до того, как ее толком установили. Он подбежал к Клаше и крепко прижал к груди ее голову, и они постояли так, ничего не говоря. Они стояли на самом проходе, но пассажиры и встречающие обходили их двумя деликатными потоками.

— Молодой человек, это ваш чемодан остался в сетке?

Это был его чемодан. Они взяли его и понесли, вдвоем держась за потрепанную ручку.

— Поезд отходит через час, — флегматично сообщил Липатов. — Куда денемся?

— На вокзал!

Они молчали всю дорогу, сидя рядом на заднем диване и не глядя на укоризненный затылок Липатова.

— На завтра можно было взять мягкие, — говорил Липатов, тяготясь молчанием за своей спиной. — Я за всяческое сумасшествие, раз такое дело, но обедать все-таки нужно. Ты небось и не ел ничего со вчера. А ты, Клаша, ела?

Клаша сказала, что, кажется, ела.

— Аннушка приглашала заехать пообедать, если успеем. И как-никак спрыснуть полагается.

— Мы еще спрыснем, старик! — пообещал Палька.

Они никуда не хотели заезжать: они боялись опоздать на поезд.

На вокзал приехала только Катерина — маме решили пока не говорить, чтоб избежать ахов и охов.

— Катериночка, вы объясните всем… — попросила Клаша, и свет в ее лице ненадолго замутился.

— Я уже всем сказала, — энергично ответила Катерина. — Леня и Степа поздравляют вас, говорят — правильно.

— Да?!

— Да, — подтвердила Катерина, — правильно.

Весело поторопил колокол: дон-н-н!

Потом еще веселее: донн! донн!

Они стояли рядом на площадке и рассеянно махали руками, глядя друг на друга.

Их места были сбоку, койки раскидывались поперек окна, одна над другой. Поезд шел с юга, постельного белья не было, Пальке удалось улестить проводницу и получить для Клаши тюфяк.

В шуме вагона, сидя по двум сторонам откидного столика, они ошеломленно молчали. Мимо них ходили туда-сюда неугомонные пассажиры. В том отделении, что помещалось против них, трое парней играли в карты на перевернутом чемодане, а четвертый пассажир, седой и чем-то недовольный, лежал на верхней полке и осуждающе смотрел на парочку, молчавшую возле окна так, будто они давно наскучили друг другу.

А они сидели, все еще ошеломленные своей решительностью и быстротой, с какой все произошло.

— Ты со вчера не ел, — вдруг прошептала Клаша. — У нас есть пирожки.

Это был солидный пакет, сунутый им на дорогу Липатовым. В пакете оказалось десятка два довольно черствых пирожков с капустой, — вероятно, остатки Аннушкиной субботней стряпни.

Они ели пирожок за пирожком, подхватывая в ладонь крошки, и смеялись тому, что они, оказывается, страшно голодные, а пирожки все же вкусные, и они едут, едут, едут…

Заговорили они только ночью, когда Клаша улеглась внизу, прикрытая его одеялом, а он наверху, на жесткой полке, под пальто. Вагон кидало из стороны в сторону, вокруг раздавались храпы, мимо них проходили железнодорожники с фонарями, странные блики прыгали по стенам и полкам от свечи, догоравшей в фонаре над дверью.

Неудобно вывернув плечи, упираясь виском в стекло, Палька заглянул в щель между окном и полкой.

— Клаша! Ты не спишь?

— Нет.

— Я тебя немного вижу. Щеку и висок. Подвинься к стене, чтобы я тебя видел.

Она подвинулась. Странное у нее было лицо в этих качающихся отсветах — незнакомое и очень родное.

— Просунь ко мне руку.

Она приподнялась и просунула пальцы, он подержал их в своих и поцеловал. Оказалось, никакой это не пережиток, если рука — ее.

— Это правда, что ты тут?

— Правда. А это правда, что ты тут? И это твой нос торчит в щели?

— Правда. Симпатичный нос?

— Хвастун! Очень симпатичный.

— Клаша, я тебя люблю.

— И я.

— Нет, ты скажи само слово.

Недовольный неловок с верхней полки завертелся и что-то проворчал. Они помолчали, ожидая, чтоб он уснул.

— Павлик!

— Я смотрю на тебя.

— Знаешь, вчера на вокзале… нет, уже позавчера… я прибежала и вдруг подумала: если он скажет — прыгай и уедем, я прыгну. Ты это понял?

— Нет, я думал, что ты… Нет, я ничего не думал. Я тебя терял, понимаешь? Терял и терял… За это всю остальную жизнь я не отпущу тебя ни на шаг.

— Хорошо. А в Москве мы куда денемся?

— Понятия не имею.

— Вот Саша и Люба удивятся!

Недовольный человек приподнялся и пробурчал:

— Кончите вы шептаться когда-нибудь? Второй час!

Клаша тихонько засмеялась. В качающихся отсветах поблескивали ее глаза и чуть белели зубы.

— Клаша!

— Что?

— Ничего. Хотел услышать тебя. Это здорово, что я тебя увез! И ты приготовься, теперь так и будет — куда я, туда и ты. Не улыбайся, я серьезно.

— И я серьезно. А что, на вашей Подмосковной станции тоже — поле и больше ничего?

— Наверно. Не знаю. Но что-нибудь мне там приготовили, я же все-таки главный инженер и авторитетная фигура. Это ты меня недооцениваешь.

— Я дооцениваю. Очень.

— То-то!

— А что я там буду делать, на вашей станции?

— Слушай, я скажу совсем тихо: любить меня.

Он сказал совсем тихо, но сердитый сосед именно в эту минуту взорвался и посоветовал ездить в отдельном купе, в международном вагоне.

— Учтем, — сказал Палька.

— Сидели бы дома и миловались, раз не терпится, — не унимался сосед.