Инь vs Янь. Книга 2.

— Да, это я пришел взять своё! — рявкнул я, даже не зная, может ли она меня слышать и видеть, но явно чувствовала. Чувствовала и не забыла. Я прочел это во взрывном расширении черноты зрачков, затопившей зелень ее глаз, что показались мне даже ярче, чем я помнил. В дерганом трепетании тонких ноздрей, которые тщетно ловили мой запах. В сбившемся дыхании. В том, как суматошно забился пульс в голубоватой венке сквозь тонкую кожу ее шеи, которую я так часто раньше ласкал губами. В том, как затвердели ее соски под тонкой тканью. И осознания этого было достаточно, чтобы концентрированная удушливая злость обратилась в невыносимо жгучее желание, которое опьянило сразу до невменяемости, до полной потери ориентации. Перестало существовать все вокруг, стало неважным, сжалось, схлопнулось, испепелилось. Все мои гневные вопросы, ревность, гложущая столько времени тоска вдруг стали зыбким туманом и рассеялись от следующего ее резкого выдоха. В одно мгновение я смотрел на Яну, а в следующее уже прижимал ее к дверям ванной, впитывая каждым сантиметром тела ощущение такого дурманящего и столь долго желанного тепла. Губы к губам. Не поцелуй еще, не просящее впустить облизывание, не наглое упорство требующего впустить жадного языка. Только мой рот, тесно прижатый к ее — напряженному до побелевшей, сжатой тонкой упрямой линии. Только взгляд напротив, в котором диким калейдоскопом проносились эмоции. Полное шокированное узнавание, стремительно нарастающий смерч долго сдерживаемого гнева, и вслед за ним ослепительно острая вспышка желания, такого же неподдающегося ни малейшему контролю разума, как моё собственное. А потом ее веки опускаются, Яна выдыхает одновременно досадливо и признавая поражение и осторожно, словно пробуя на вкус, обхватывает мою верхнюю губу. Проводит языком едва касаясь. Посасывает, то ли вспоминая вкус, то ли приноравливаясь. Потом тоже самое с нижней губой, и я не двигаюсь, не тороплю, позволяю ей вести в эти короткие мгновения, запоминая, выжигая в мозгу и собственной плоти эти, кажется, уже почти забытые ощущения. Её пальцы скользят по моим плечам неловкими, дерганными рывками и вплетаются в волосы, сначала будто не веря в реальность, но потом сразу и без предупреждения загребают, сжимают, нарочно причиняют боль. И я еле сдерживаюсь, чтобы не сорваться, не впиться в нее зубами, отметить, присвоить заново. А Яна не желает быть нежной и провоцирует меня, напористо потершись своим животом о мою пульсирующую от потребности отвердевшую плоть. И это словно срывает с меня все остатки здравомыслия, и я алчно пытаюсь перехватить у нее инициативу в поцелуе. Но Яна как всегда ничего не отдает без боя. Моя упрямая, дерзкая, одуряюще сладкая женщина! Её язык борется с моим, губы неистово атакуют, одномоментно срываясь с осторожного изучения в яростную атаку. И нам обоим плевать, что губы в ранах от этого голодного напора, что зубы сталкиваются, и эта ласка уже с привкусом крови. Нам чертовски недостаточно, неимоверно мало, мало того, что есть. Мы уже не целуемся — пожрать друг друга пытаемся. Наши руки шарят, сжимают. Мы мешаем друг другу в этой суматошной жажде захватить побольше, быть везде одновременно.

Яна стонет и больно дергает меня за волосы, отстраняя от своего рта, а я рычу и тянусь обратно, готовый озверело клацать зубами, как зверь, у которого отняли добычу, без которой он издохнет с голоду. Не могу вынести даже сантиметра между нами. Хочу ее… Как же я хочу ее! Оглаживаю грудь, баюкаю в ладонях ее полноту, поражаясь тому, что она как будто стала еще тяжелее и совершеннее, чем я помню. Отдергивая в сторону проклятую ткань, перекатываю пальцами ее уже твердые соски. Яна опять разрывает мне мозг своим низким стоном и тем как выгибается, подставляясь еще больше. Скатываюсь ладонями вниз, беспардонно задираю ткань ее халата, обхватываю ее ягодицы и жестоко мну эту плоть. Вдавливаю в нее пальцы, легко отрываю от пола, не ощущая веса, вжимаю в себя, одновременно мучаясь и наслаждаясь болью и давлением ее горячий сердцевины на каменно-твердый уже член.

— Ты же знаешь, как я тебя ненавижу, Рамзин! — хрипло бормочет Яна, при это послушно обхватывая мою талию своими голыми ногами и сжигая меня взглядом из-под опущенных век, тут же кусает мою шею и потом облизывает ее. И я не могу не стонать и не вздрагивать, словно ее рот — это оголенный провод, посылающий в моё тело жесткие разряды похоти.

— Ненавижу! — продолжает она свою пытку. — Ненавижу за все, что ты сделал. За то, что вообще появился. За то, что бросил меня тут одну! Почему ты не сдох в своей чертовой дали?

Я уже почти не различаю ее слов, потому что она шепчет их едва слышно, впиваясь в мою кожу поцелуями укусами снова и снова, а в моих ушах уже оглушительно ревет кровь. Потому что ерзает на мне давая ощутить, какая уже она влажная и готовая принять меня. Кислород, как же жутко не хватает его обоим, и мы делим его на двоих. Захлебываясь дыханием, ранясь об острые края зубов.