Импотент, или секретный эксперимент профессора Шваца

– Привет! Привет! – все пожимали друг другу руки. – Куда идем?

– Тс-с! – бобрик осмотрелся по сторонам. – Сейчас должен прийти проводник.

– А сегодня точно ОН будет выступать?

– Говорят…

– А я слышал, ЕГО недавно в Питере менты свинтили?

– Не, это был не ОН…

Такие разговоры велись и слева и справа. Дабы не выделяться, я спросил у стоящей рядом девушки с ярко накрашенными губами:

– ОН – это правда тот самый ОН?

– А кто же еще?! – девушка смерила меня презрительным взглядом. – Ну, конечно же, ОН!

– А вы ЕГО уже видели?

– Только на фотографии. И записи слышала. А живьем – первый раз. Но я от НЕГО тащусь!

На лице девушки был прямо-таки религиозный восторг.

– Проводник! – пронеслось по уже достаточно внушительной толпе.

– Наконец-то! – воскликнул бобрик. – Сколько можно ждать? Нас тут уже такая толпа, что того и смотри менты заинтересуются!

Проводником оказался долговязый очкарик, обмотанный шарфом. Он поздоровался с бобриком, кивнул еще нескольким знакомым.

– Собрались? Все проверенные? Ментов переодетых нет?

– Все свои, – заверил бобрик.

– Пошли!

Вслед за проводником мы долго блуждали по глухим закоулкам и подворотням, прятались при виде милицейских машин, проходили несколько раз по одним и тем же улицам. «Конспирация», – уважительно подумал я. Наконец, все залезли в какой-то подвал.

Подвал был полностью забит народом. Лишь в углу под замшелыми канализационными трубами имелось некое подобие сцены, или, вернее, помоста. Толпа взволнованно дышала и ждала.

Вдруг открылась незаметная дверь и под радостный гул на сцену вышел ОН – тот, чей портрет я видел в старой газете – объявленный вне закона, преследуемый милицией, руководитель ушедшей в подполье партии – Михаил Сергеевич Горбачев.

– Товарищи! – ОН поднял руку в приветственном жесте. – Предлагаю тридцатый съезд Коммунистической Партии Советского Союза считать открытым!

Поэт

В это утро инженер Сильвуплюев проснулся с мыслью стать поэтом. Он плюнул и не пошел на работу, заготовил три больших тетради для стихов и начал сочинять.

–Э… Э…

В голову ничего не лезло, кроме «Я вас любил», но это, как казалось Сильвуплюеву, уже кто-то написал.

Он походил по комнате из угла в угол, полежал на диване, ковыряя шариковой ручкой в ухе, посидел за столом.

Стихи не писались.

Сильвуплюев взял с полки томик Лермонтова, пролистал.

«Белеет парус одинокий…»

Инженер долго вглядывался в фотографию поэта. Потом встал, подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Лермонтов выглядел хуже.

– Чего же не хватает? – размышлял Сильвуплюев. – Почему он может, а я – нет? Может, надо сочинять стихи гусиным пером?

Гусиного пера у него не было. Инженер Сильвуплюев выскочил из дома и поехал в деревню ловить гуся.

Прошло два часа. Новоявленный поэт сидел в хате деда Пахома и объяснял, зачем ему нужно гусиное перо. Дед Пахом явно ничего не понимал, курил самокрутку и время от времени отхлебывал из оловянной кружки первоклассный первач.

– Ну, хорошо, – сказал он, наконец. – Гусь, так гусь.

Они долго бегали по двору за гусем. Гусь, видимо, решил, что из него хотят сварить лапшу, и бегал вдоль ограды, как скаковая лошадь. Разгорячившийся дед Пахом пытался накрыть гуся пиджаком, окружал его со всех сторон, но гусь выворачивался.

– Вот анафема! – кричал дед Пахом.

Инженер Сильвуплюев пригорюнился. День подходил к концу, а поэтом он так и не стал.

– А куриное не подойдет? – спросил дед Пахом, держа в руке курицу.

– Плевать! – сказал инженер.

Они свернули курице голову, сварили лапшу. Дед Пахом налил Сильвуплюеву стакан, они с аппетитом поужинали, и инженер поехал домой.

Дома он еще раз посмотрел на Лермонтова, потом на себя в зеркале и, решив, что поэтом становиться не стоит, ибо ему и так хорошо, лег спать.

На следующее утро инженер Сильвуплюев проснулся с мыслью стать писателем…

Псих

Это дежурство прошло на редкость спокойно, несмотря на то, что Наполеон всю ночь требовал расстрела генерала Моро, а бедный свихнувшийся Леший из лесов Тверской губернии бродил по коридорам лечебницы и пытался вспомнить какое-то заклинание, которому его научил в свое время сам Кощей Бессмертный. У старика Лешего был склероз, и заклинание никак не вспоминалось.