Империя должна умереть (фрагмент)

Самый влиятельный человек в стране – по-прежнему генерал Трепов, полицейский, который знал, как правильно разгонять толпу после трагедии 9 января. Простая манера общения помогла ему сблизиться с царем – фактически Николай II сделал Трепова посредником между собой и всем остальным миром, углубившись в семейные дела. Если почитать дневник императора за 1905 год, он пишет только о детях и охоте, всем остальным занимается верный Трепов.

Впрочем, навыков профессионального полицейского недостаточно, чтобы управлять государством, и Трепов это понимает. У него не просто нет никакой политической программы – он не очень представляет, как в принципе совладать с попавшей в его управление государственной машиной. Московский губернатор Джунковский вспоминает, что летом 1905 года он заходит в кабинет к Трепову и застает его растерянно стоящим перед громадным столом, на котором лежит груда бумаг. На вопрос, что это за бумаги, Трепов отвечает: «Все ругаюсь со всеми губернаторами».

Трепову нужен надежный советник, и он, разумеется, обращается к знакомому ему кругу – силовикам. Наибольшее доверие вызывает у него Петр Рачковский, опытный агент тайной полиции, фактически руководивший внешней разведкой России: он был резидентом в Париже и одновременно координатором всех остальных агентов в Западной Европе. Трепов полагает, что человек с большим опытом жизни за границей, тем более в республиканской Франции, будет надежным проводником в сложный период, когда все вокруг говорят о конституции.

Рачковский – давний фаворит Витте, он был уволен из МВД при Плеве, поэтому имеет хорошие отношения с первым и дурную память о втором. Внимая советам Рачковского, Трепов все чаще общается с Витте и вскоре начинает постоянно – даже в разговорах с императором – говорить, что Витте – единственный человек, который может улучшить отношения между властью и обществом. А именно это, считает Трепов, нужно, чтобы не допустить новых волнений.

Бесконтрольная свобода

Трепов видит, что проект Булыгина о создании законосовещательной Думы никого не устраивает. Ситуация продолжает накаляться, манифест только увеличил число недовольных.

В конце лета 1905 года Трепов вытаскивает свой решающий козырь, чтобы переманить интеллигенцию на сторону власти. Он выполняет одно из требований либералов – вводит автономию университетов (которые, впрочем, и так к этому моменту почти уже не контролируются государством и бесконечно митингуют). Фактически это одновременно свобода слова и свобода собраний – но только для людей с высшим образованием. Трепов уверен, что теперь интеллектуальные элиты столиц разом успокоятся.

По новым «временным правилам», которые приняты 27 августа 1905 года, высшие учебные заведения могут сами выбирать своих ректоров, полиция не может заходить на территорию университета. То есть вводится демократия для, наверное, самого шумного и политизированного профсоюза – «профессорского», того самого, который придумал Вернадский и с которого началось размножение Союзов. Ректором Московского университета избирается Сергей Трубецкой, один из активных членов Союза освобождения.

План Трепова не срабатывает. В стране, где свобода собраний запрещена, а любые митинги разгоняются, введение университетской автономии приводит к обратному результату – учебные заведения становятся местом свободных собраний для всех слоев общества.

«Начинается совершенно невероятная кутерьма, – вспоминает глава столичной тайной полиции Герасимов. – В актовых залах идут массовые политические митинги. В отдельных аудиториях – собрания по профессиям. Повсюду плакаты: „здесь собрание кухарок“, „здесь собрание сапожников“, „здесь собрание портных“ и так далее. У аудитории, отведенной под собрание полицейских, висит плакат: „Товарищи городовые, собирайтесь поговорить о своих нуждах“».

Трепов и его советники изумлены и даже глубоко разочарованы черной неблагодарностью интеллигенции. Они рассчитывали, что студенты и профессора будут разговаривать только на положенные темы – но никак не о политике.

«Автономия была самочинно истолкована студенчеством не в смысле самостоятельного обсуждения академических и научных вопросов, а в смысле бесконтрольной свободы», – негодует московский губернатор Джунковский.

Витте, возвращаясь из США, где ему так понравилось, не узнает Петербурга. Здесь куда более свободная и раскованная атмосфера, чем до его отъезда. Однако все то, что импонировало Витте в Америке, очень пугает его на родине. Об отечественной свободе слова любимец американских журналистов вспоминает с ужасом: «Пресса совсем разнуздалась, и не только либеральная, но и консервативная… Обратилась в революционную, в том или другом направлении, но с тождественным мотивом „долой подлое и бездарное правительство, или бюрократию, или существующей режим, доведший Россию до такого позора“». Цензуру вроде бы никто не отменял, но СМИ просто перестают обращать на нее внимание, констатирует Витте. И его это возмущает.

«Ну, уезжайте, а мы погибнем»