Империй. Люструм. Диктатор

Я отнес письмо в комнату для занятий, вручил его Цицерону и смотрел, как его лицо мрачнеет по мере чтения. Затем он передал его мне. Прочитав первую же строку: «Марк Лициний Красс, император, приветствует Марка Туллия Цицерона!» — я сразу же понял причину его озабоченности. Нет, в самом письме не содержалось ничего угрожающего. Это было вежливое приглашение встретиться с победоносным военачальником следующим утром, близ города Ланувий, на римской дороге, у восемнадцатого мильного столба.

— Могу ли я отказаться? — спросил Цицерон и сам же ответил: — Нет, не могу. Это будет воспринято как смертельное оскорбление.

— Возможно, он хочет заручиться твоей поддержкой, — предположил я.

— Вот как? — язвительно переспросил Цицерон. — Что заставляет тебя так думать?

— Разве ты не можешь хоть немного обнадежить его? Конечно, так, чтобы это не противоречило вашим с Помпеем начинаниям.

— В том-то и дело, что не могу. Помпей требует полнейшей преданности и не оставил никаких сомнений на этот счет. Красс спросит: «Ты за меня или против меня?» — и вот он, главный ужас любого государственного мужа, — необходимость дать прямой и недвусмысленный ответ. — Он тяжело вздохнул. — Но ехать все равно придется.

На следующее утро, как только рассвело, мы пустились в путь на открытой двухколесной коляске, которой правил один из рабов Цицерона. Был лучший день лучшего из времен года. Стало уже достаточно тепло, чтобы люди плескались в открытых общественных купальнях за Капенскими воротами, но еще не жарко, и утренний воздух приятно холодил наши лица. Дорога не успела покрыться толстым слоем летней пыли. Листья на ветвях оливковых деревьев радовали глаз свежей изумрудной зеленью. Даже гробницы, тянувшиеся вдоль Аппиевой дороги, выглядели в свете утреннего солнца вполне жизнеутверждающе. В этих местах Цицерон обычно рассказывал о том или ином погребении: вот статуя Сципиона Африканского, а это — могила Горации, убитой собственным братом за то, что слишком откровенно оплакивала смерть своего возлюбленного. Но в то утро хорошее расположение духа покинуло его. Он был слишком озабочен предстоящей встречей с Крассом.

— Ему принадлежит добрая половина Рима, может, и эти могилы тоже — я не удивлюсь. Погляди на них! Каждый склеп способен вместить целую семью. А почему бы и нет? Ты слышал, как действует Красс? Допустим, он узнает, что где-то бушует пожар. Он посылает туда своих людей, и те предлагают жителям соседних кварталов продать свои жилища за бесценок. Иначе они попросту сгорят. Бедняги соглашаются скрепя сердце. После этого Красс отправляет туда же рабов с пожарными повозками, и те тушат пожар. Это лишь одно из его ухищрений. Знаешь, как называет его Сициний? Тот самый Сициний, который не боится никого и ничего? Так вот, он говорит, что Красс — «самый опасный бык в стаде».

Цицерон уткнул подбородок в грудь и больше не проронил ни слова до тех пор, пока мы не миновали восьмой мильный столб, углубившись в сельскую местность и оказавшись неподалеку от Бовилл. Только тогда он обратил мое внимание на кое-что необычное — отряды солдат, охранявшие, как казалось, небольшие столярные мастерские. Мы уже миновали четыре или пять таких сооружений, стоявших примерно через полмили, и чем дальше мы ехали, тем жарче кипела в них работа: визг пил, стук молотков, летящая в разные стороны земля. Через некоторое время Цицерон взглянул на меня и, заметив в моих глазах немой вопрос, пояснил:

— Легионеры сооружают кресты.

Еще чуть погодя нам попалась колонна пехотинцев Красса, шагавших в сторону Рима. Пришлось съехать на обочину, чтобы пропустить их. Позади солдат длинной вереницей брели пленные рабы. Сотни и сотни изнуренных, то и дело спотыкавшихся людей с руками, связанными за спиной, шли навстречу неведомой им судьбе: жуткое войско серых призраков. Возница пробормотал заклятие от злых духов, хлестнул лошадей, и наша повозка рванулась вперед. А затем, через милю или чуть больше, мы увидели смерть. И не один раз, а много. По обе стороны Аппиевой дороги легионеры распинали пленников. Я до сих пор, спустя много десятков лет, пытаюсь забыть об этом, но страшные воспоминания все время посещают меня, заставляя просыпаться в холодном поту: деревянные кресты, на которых корчатся люди, прибитые гвоздями, бледные от боли и страха. Легионеры, натужно кряхтя и изрыгая проклятия, тянули за веревки, поднимая кресты и опуская их в заранее вырытые ямы.

Затем мы перевалили через холм, и нашим взорам предстали два длинных ряда уже поставленных крестов с распятыми людьми, тянувшиеся на много миль. Воздух, казалось, дрожал от стонов умирающих, гудения мух и голодного карканья круживших в небе воронов.

— Вот для чего он вытащил меня из Рима! — злобно пробормотал Цицерон. — Чтобы запугать, показав этих несчастных!