Императорский всадник

— Вы бранитесь, как юные влюбленные. Не пора ли тебе, дорогая Туллия, немного успокоиться? Все-таки у тебя уже было четыре мужа, и ноги последнего еще не успели остыть.

— Ты совершенно права, дорогая Лелия. Пришло время и мне угомониться, — согласилась Туллия. — Поэтому я несказанно рада, что снова встретила Марка. Его близость так чудесно действует на меня! — Она обернулась ко мне и продолжала: — А уж ты, юный Ахилл с грозным мечом, и вовсе лишил меня покоя. Будь я на десять лет моложе, я бы непременно уговорила тебя улизнуть отсюда и погулять со мной при луне. Но, к сожалению, в мои годы я уже не могу себе этого позволить, так что иди своим путем и ищи себе друзей в другом месте. Нам же с твоим отцом нужно немедленно кое-что обсудить.

Когда она упомянула луну, на душе у меня стало неспокойно. Я поднялся наверх, чтобы снять доспехи, и, проведя рукой по коротким волосам и бритым щекам, вдруг почувствовал разочарование и грусть. Я так долго ждал этого дня, однако то, о чем я мечтал по ночам, к сожалению, не сбылось. Тем не менее пора было исполнить обет, данный мною оракулу в Дафниях.

Я решил выйти через черный ход. На кухне потные и усталые рабы поздравили меня, и я разрешил им выпить за мое здоровье, сколько им захочется, ибо гостей больше не ожидалось и дом начинал пустеть. На улице у ворот я поправил почти уже догоревшие факелы и с грустью подумал, что это был, наверное, самый торжественный и великий день в моей жизни. Да и сама жизнь подобна факелу, который вначале вспыхивает ярко и весело, а затем гаснет, шипя и чадя.

Вдруг из тени стены навстречу мне вынырнула женская фигура, закутанная в коричневый плащ.

— Минуций, Минуций, — донесся до меня осторожный шепот. — Я пришла пожелать тебе счастья и принесла пирожки, которые сама испекла. Я хотела было передать их через какого-нибудь раба, но судьба смилостивилась и я встретила тебя самого.

Я узнал Клавдию и со страхом вспомнил предупреждения тетушки Лелии. Но в то же время мне польстило, что эта необычная девушка разузнала о моем празднике и пришла пожелать мне счастья. И когда я вновь увидел ее густые черные брови, большой рот и бронзовую от солнца кожу, горячая радость вдруг заполнила все мое существо. Ведь она так не походила на этих пресных старух, собравшихся в нашем доме! Клавдия была живой и близкой, и она совсем не задирала передо мной нос. В общем, я давно уже считал ее своей подругой.

Клавдия смущенно погладила меня по щеке. Сегодня она выглядела не такой задиристой и самонадеянной, как тогда в библиотеке.

— Минуций, Минуций, — прошептала она. — Ты наверняка слышал обо мне лишь дурное, но я вовсе не такая плохая, как обо мне говорят. С тех пор как я увидела тебя, я могу думать только о хорошем, а это значит, что ты принес мне счастье.

Мы шли друг подле друга. Клавдия перекинула мне тогу[20] через плечо, и мы принялись уплетать ее пирожки, откусывая от каждого по очереди и вспоминая, как в прошлый раз мы ели ее сыр. Пирожки были сдобрены медом и тмином, и Клавдия весело рассказывала, что она сама собирала мед и тмин и молола зерно на муку в старой ручной мельнице.

Нынче она не взяла меня под локоть и стыдливо уклонялась от любого моего прикосновения. Гордый тем, что теперь я взрослый мужчина, я сам под хватил ее под руку и повел по улицам сквозь людские толпы. Она счастливо вздохнула, и я почувствовал к ней такое доверие, что даже поведал ей о моем обете и о том, что сейчас я направляюсь с жертвоприношением в храм Богини Луны.

— Ох, Минуций! — испуганно выдохнула она. — У этого храма дурная слава. Говорят, по ночам там за закрытыми дверями устраивают бесстыдные мистерии. Как хорошо, что я была около твоего дома и дождалась тебя. Если бы ты пошел туда один, то скорее всего в жертву принесли бы тебя, а не то, что ты несешь в этой серебряной коробочке.

И после небольшой паузы она добавила:

— Знаешь, с недавних пор я терпеть не могу официальных жертвоприношений. Боги в храмах — это всего лишь мертвые каменные идолы и деревянные чурбаны, а шут с Палатинского холма оживляет забытые обычаи, чтобы крепче стреножить народ старыми путами. У меня есть свои собственные священное дерево и жертвенный источник. Когда я грущу, я отправляюсь к ватиканскому оракулу и с высокого холма смотрю на полет птиц.

— Ты говоришь совсем как мой отец, который никогда не позволял, чтобы прорицатели гадали мне, — сказал я. — Но ведь существуют таинственные силы и волшебство, признаваемые даже разумными людьми, поэтому я уж лучше исполню свой обет.