Императорский всадник

Агриппина сама предрешила свою судьбу, ибо слишком стремилась к власти и не могла справиться с материнской ревностью. Состояние ее, унаследованное после смерти второго мужа и Клавдия, несмотря на удаление Палласа, было еще весьма внушительным. Настоящих друзей у Агриппины, правда, не осталось, однако Нерон опасался не каких-то политических заговоров, а того, что мать и впрямь обнародует свои воспоминания, которые она писала в изгнании собственноручно, давно уже не доверяя писцам. Позаботившись о том, чтобы слухи об этих воспоминаниях достигли Рима, Агриппина нажила себе множество смертельных врагов, ибо в ее записках рассказывалось едва ли не обо всех знатных людях империи.

Я же считал, что именно Агриппина сломала мне жизнь, когда возвела напраслину на Клавдию. Со времен моей юности со мной случилось много плохого, и во всем я винил одну лишь мать Нерона. Как-то я даже заглянул в маленький домик старой Локусты. Криво улыбнувшись, отравительница заявила, что у нее уже перебывало довольно много посетителей, желавших Агриппине смерти, и она, Локуста, была бы согласна помочь им и мне, особенно если ей предложат хорошую цену, однако ее искусство бессильно, потому что в последнее время Агриппина стала очень осторожной. Она сама готовит себе еду и даже не собирает фрукты с садовых деревьев, понимая, что их легко отравить. Выслушав старуху, я понял, что и Агриппина отнюдь не счастлива и пишет эти злобные воспоминания, дабы утолить жажду мести.

Нерону удалось помириться с Поппеей лишь тогда, когда он твердо пообещал ей убить свою мать. С точки зрения политической смерть Агриппины была ему столь же необходима, как несколько лет назад убийство Британника. Однако я не слышал мнения Сенеки и даже не знаю, высказывался ли он на сей счет.

Вопрос заключался в том, как ловчее осуществить убийство — ведь все должны были поверить в несчастный случай. Фантазия Нерона заработала. Он требовал, чтобы все произошло как можно драматичнее, и часто совещался с небольшим кругом самых проверенных друзей.

Тигеллин, у которого были личные причины недолюбливать Агриппину, предлагал раздавить ее одной из своих квадриг, выманив на улицы города. Я склонялся к мысли использовать хищников, но не представлял, как нам удастся запустить их в тщательно охраняемый сад Агриппины.

Нерон считал, что я угождаю ему и Поппее, и не догадывался, что мною движет ненависть. Агриппина заслуживала тысячи смертей за все свои преступления, и я полагал, что сам рок подталкивает ее сына к убийству.

У тебя же, милый Юлий, в жилах течет благородная кровь римской волчицы, поэтому ты должен лучше, чем я, владеть собой.

А за принятое в конце концов решение следовало благодарить Сабину. Один греческий техник сделал ей чертеж маленького корабля, на котором размещались дикие звери и который был сконструирован так, что после нажатия на один-единственный рычаг он тут же распадался на отдельные части.

Сабине кораблик страшно понравился, и она тут же захотела использовать его в новом театре, где устраивались настоящие морские баталии. Я по обыкновению возражал против покупки морских животных, ибо они были очень дороги, но жена стояла на своем, и я сдался. Слух о новом изобретении вызвал такой интерес, что даже Аникет к началу представления приплыл из Мессины.

Номер с кораблем явился истинным гвоздем представления. Суденышко, как и было задумано, развалилось, подобно скорлупе ореха, на две половинки, все звери очутились в воде, и зрители смог ли насладиться зрелищем битвы буйволов и львов с морскими чудовищами; если же какое-нибудь из животных выбиралось-таки на берег, то там его поджидали отважные охотники. Нерон восторженно хлопал в ладоши и спрашивал Аникета:

— А что, сумел бы и ты построить подобный корабль, только большой и роскошный, достойный матери императора?

Я согласился достать Аникету чертежи, хотя считал, что воплощение в жизнь такого плана потребует слишком уж большого числа участников, а потому его вряд ли удастся сохранить в тайне.

В награду Нерон пригласил меня на праздник в Байи, где я должен был присутствовать на спектакле, придуманном им самим. На людях и в сенате он принялся разыгрывать роль раскаявшегося сына, страстно желающего примириться с матерью. Обоюдная добрая воля поможет забыть о всех ссорах, утверждал он.

Шпионы Агриппины сразу же передали ей эти слова, а потому она не удивилась и не заподозрила ничего дурного, получив от Нерона письмо, составленное в изысканных и любезных выражениях, в котором он приглашал мать на праздник Минервы в Байи. То, что для встречи он выбрал именно этот город, показалось Агриппине хорошим предзнаменованием, поскольку Байи располагались далеко от Рима и сердитой Поппеи, всячески отговаривавшей императора от примирения с матерью.