Императорский всадник

Нерон не пожелал, чтобы в представлении участвовали гладиаторы. Вместо них на арене должны были появиться уважаемые и всем известные в Риме люди: четыреста сенаторов и шестьсот всадников. Это известие сверх всякой меры подогрело любопытство народа, жаждавшего поглазеть на то, как благороднейшие мужи с безупречной репутацией станут лупцевать друг друга тупыми копьями и деревянными мечами. Однако вскоре плебс охватило недовольство из-за того, что не прольется ничья кровь, и люди начали открыто роптать. Стража принялась было выполнять свой служебный долг, но Нерон остановил ее и приказал объявить, что солдаты не будут ни во что вмешиваться, ибо римский народ должен привыкать к свободе.

Эти слова вызвали восхищение и всеобщее ликование, и недовольные обуздали свое раздражение, стремясь оправдать доверие императора. Между тем бой двух тучных, страдающих одышкой сенаторов, вооруженных сетями и трезубцами, оказался настолько комичным, что люди хохотали без удержу. Оба же достойных мужа настолько разозлились и разгорячились, что принялись наносить один другому сильные удары и могли бы всерьез пораниться, если бы трезубцы были заострены, а сети имели бы свинцовые шары.

Всех очень испугало выступление трех мужчин, давших опутать себя страшными удавами, но Нерон сделал кислую мину, так как никто без объяснений не понял, что они представляли Лаокоона с сыновьями[56]. Охота на тигров, львов и буйволов прошла, к великому разочарованию зрителей, без человеческих жертв, за что юные всадники, выступавшие в качестве охотников, должны были бы поблагодарить меня, велевшему возвести в разных концах арены специальные охранные башенки. Мне же самому представление не принесло удовольствия, поскольку я успел полюбить своих зверей и не мог равнодушно наблюдать их гибель.

Дружных аплодисментов удостоилась укротительница львов, стройная, гибкая девушка, которая стремительно выскочила из тьмы ворот и, пре следуемая тремя свирепыми хищниками, побежала наискосок через арену. Шумок недовольства зародился в рядах зрителей, но красавица вдруг резко обернулась и ударами хлыста погнала львов назад. Хищники слушались ее, вставали на задние лапы, делая стойки, как обыкновенные собаки, и даже прыгали через обручи.

Однако шум и крики одобрения очень раздражали животных, и когда укротительница, выполняя самый рискованный трюк, положила голову в пасть огромнейшему льву, тот неожиданно сжал челюсти и откусил ей голову. Этот непредвиденный поворот событий вызвал такой неподдельный восторг и такую бурю аплодисментов, что я успел спасти льва от расправы. Цепь рабов, вооруженных факелами и раскаленными прутьями, окружила его и быстро загнала обратно в клетку. Тем не менее конные лучники собрались застрелить хищника, и я был так обеспокоен судьбой дорогостоящего дрессированного льва, что безоружный выскочил на арену и принялся руководить рабами.

Я столь разозлился на зубастого злодея, что пнул его кованым сапогом в челюсть, дабы тот выплюнул голову своей несчастной жертвы. Он грозно зарычал, но не набросился на меня, ибо и сам, видимо, здорово перепугался.

После того как отряд раскрашенных негров затравил носорога, посередине арены установили деревянную корову. Мимический актер Парис так живо представил историю о Дедале и Пасифае[57], что, когда огромный бык взобрался на корову, большинство зрителей простодушно верили, будто внутри нее действительно сидит Пасифая.

Симон-волшебник с его золочеными сверкающими крыльями явился для всех полной неожиданностью. Парис попытался вовлечь его в танец, но Симон одним взмахом роскошного крыла гордо отстранил его. Несколько моряков мгновенно подняли чародея на помост, укрепленный на самой верхушке раскачивающейся мачты. Иудеи, сидевшие в верхних рядах, принялись осыпать его проклятиями и ругательствами, но остальные зрители заставили их умолкнуть. Оказавшись высоко над амфитеатром, Симон-волшебник важно раскланялся во все стороны, подобно триумфатору. Думаю, до последнего мгновения он был убежден, что победит всех своих хулителей.

Затем он широко размахнул крыльями, повернулся лицом к императорской ложе и прыгнул вниз. Он упал совсем рядом с Нероном, так что несколько капель его крови брызнули на цезаря, и тут же умер. Позже было множество споров о том, пролетел он хотя бы несколько метров или же нет. Некоторые утверждали, будто видели, что он повредил левое крыло, когда в корзине его поднимали на верхушку мачты. Другие же считали, что его падение предопределили проклятия иудеев. Не знаю, кто был прав, но мне кажется, не стоило ему все-таки обрезать бороду — может, с ней он бы и впрямь полетел.