Император Терний

Я раскрыл рот — и тут же закрыл. Я думал, что просто хотел поднять свой авторитет среди братьев и немного поделиться гневом, пожирающим меня изнутри. Впрочем, они и правда были моими святыми, эти монахи за крепкими стенами своего монастыря, распевающие псалмы в его каменных залах, носящие золотые кресты из часовни в церковь. Они говорили с Богом, и, может быть, Он отвечал им, но боль, причиненная мне, даже не потревожила их тихую заводь. Я хотел постучать в их двери. Мой рот мог просить прибежища, я мог изобразить осиротевшего ребенка, но на самом деле я снова и снова спрашивал бы: почему? Что бы ни было сломано внутри меня, оно слишком сильно распространилось, чтобы не обращать на него внимания. Я бы тряс мир, покуда у него зубы не застучали, если бы это помогло вытряхнуть из него ответ на вопрос: «Почему?»

Брат Джоб прекратил пение.

— Это способ чем-то заняться, сходить хоть куда-то, — сказал я.

— Мне есть куда идти, — ответил нубанец.

— Куда?

Если бы я не спросил, он бы не рассказал. Нельзя оставить брешь такой длины, чтобы она заставила нубанца заполнить ее.

— Домой. Туда, где тепло. Когда накоплю денег, поеду на Лошадиный берег, в Кордобу, потом переплыву пролив. Из порта Кутта пешком доберусь до дома. Это далеко, не один месяц пути, но я знаю эти земли, этот народ. А здесь, в этой вашей Империи, человеку вроде меня не удастся пройти далеко, особенно одному, и вот я жду, пока судьба не поведет нас всех вместе на юг.

— А зачем тогда ты здесь, если настолько не по нутру?

Меня уязвили его слова, хотя он не целил в меня.

— Меня привезли сюда. В цепях.

Он лег. В темноте его не было видно. Я почти услышал звон цепей. Он умолк и больше не говорил.

Утро прокралось в лес, гоня туман впереди себя. Мне пришлось оставить ножи и короткий меч нубанцу. И не прерывать пост. Урчание в животе должно было дополнительно расположить ко мне монахов у ворот.

— Ты там осторожнее, Йорг, — сказал мне Барлоу, будто это была с самого начала его идея.

Брат Райк и брат Хендрик молча смотрели на меня, продолжая точить мечи.

— Выясни, где спит стража, — сказал Красный Кент.

Мы знали, что монахи нанимали охрану, людей из Конахта. Возможно, это были солдаты из Рима, присланные лордом Аджа, но платил им сам аббат.

— Берегись там, Йорх, — прошелестел Элбан. Старик слишком уж беспокоился. Казалось бы, годы должны уменьшать беспокойство — а вот нет.

И я зашагал по дороге, а туман поглотил братьев у меня за спиной.

Через час, с грязными ногами, весь мокрый, я оказался на повороте — там, откуда мы в первый раз разглядывали монастырь. Я прошел еще несколько сот метров, прежде чем в тумане стало возможно хоть как-то различить строение, а еще через десять шагов я смог его увидеть довольно четко — группа построек по обе стороны реки Брент. До моих ушей доносились жалобы воды, вертящей мельничное колесо, прежде чем исчезнуть среди пахотных земель дальше на востоке. Дым щекотал мои ноздри, кажется, пахло чем-то жареным, и в желудке у меня заурчало.

Я миновал пекарню, пивоварню и маслобойню — мрачные каменные бараки, которые можно было различить по запаху хлеба, солода и эля. Все словно вымерло, на утреннюю молитву ушли даже мирские братья, работавшие в полях, у прудов и в свинарнике. Тропинка к церкви вела через кладбище, надгробные камни покосились, словно их штормило. Среди могил росли два огромных дерева, подпирая самые ветхие надгробья. Два тиса, вскормленные трупами, отголоски древней веры, гордо возвышались там, где люди просаживали свои жизни на службе белому Христу. Я остановился сорвать светло-красную ягоду с ближайшего дерева. Плотная, с пыльной кожицей. Я перекатил ее между пальцами: напоминание о плоти, которой питались эти корни, погруженные в сукровицу гниющих праведников.

По кладбищу разнеслись звуки хорала, монахи заканчивали утреннее богослужение. Я решил подождать.

Барлоу собирался направиться на север с сокровищами монастыря Святого Себастьяна, на побережье, где в хорошую погоду можно увидеть Тихое море и разглядеть корабельные паруса полудюжины стран. Порт Немла, конечно, платил налоги Риму, но полностью игнорировал законы лорда Аджа. Пиратские вожаки заправляли там, и в таком месте можно было продать что угодно — хоть святые реликвии, хоть человеческую плоть. Чаще всего покупателями были уроженцы Островов, бреттанцы с затонувших земель, матросы. Они говорили, что, если все жители Бреттании сразу сойдут с кораблей, на Островах не хватит места, чтобы они встали плечом к плечу.

Нубанец как-то напел мне песню Бреттанских островов. Рассказывают, у них были дубовые сердца, но нубанец сказал, что если это и так, то кровь их сварена из тиса, более темного и древнего дерева. И у них тисовые луки, которыми люди Бреттании перебили больше народу, чем пало от пуль и бомб в короткую эпоху Зодчих.

Я ждал у церковных дверей, когда пение окончится, но, несмотря на скрип скамеек и бормотание, никто не выходил наружу. Все стихло, и наконец я приложил ладонь к двери, толкнул ее и вошел в тихий зал.