Император Николай I и его эпоха. Донкихот самодержавия

15.00. Где Трубецкой? Диктатор еще утром понял, что весь его план полетел в тартары, и просто все это время кружил по прилегающим площадям, стыдясь то ли того, что происходит, то ли самого себя. Он видел все перемещения войск, но не стал (или не захотел) вмешиваться. Заходил то на квартиру Потемкиной, то к Бибикову, то в Главный штаб. Вероятнее всего, он просто сломался морально. Странно, но его поведение на последующих допросах говорит о достаточной психологической устойчивости, но тогда, когда надо было решать исход всего восстания и когда на успех еще были весьма ощутимые шансы, Трубецкого на месте не оказалось. Вряд ли в этом причина провала декабристов. Но существенную роль его отсутствие все же сыграло.

Тем временем подошла гвардейская артиллерия. Выяснилось, что без зарядов. Заряды хранились в специальной лаборатории, и выдать их могли только по особому распоряжению. Потребовались длительные препирательства и личное вмешательство генерала Сухозанета, чтобы боеприпасы выдали. Три пушки расположили со стороны Адмиралтейства, еще одно орудие перевезли к Конногвардейскому манежу, к Михаилу.

Николай вернулся на площадь и все не решался на резкие движения. Посылал к замерзшим и все более распалявшимся бунтовщикам генерала Воинова – прогнали и забросали камнями из толпы. Послал петербургского митрополита Серафима («Воины, успокойтесь! Вы против Бога и церкви поступили.,») – облаяли и чуть не накостыляли владыке. Пошел сам великий князь Михаил.

Как потом он сам писал: «Подъехав к рядам морского экипажа, великий князь приветствовал их обыкновенным начальничьим тоном, и из толпы мятежников раздалось дружное:

– Здравия желаем, ваше императорское высочество!

– Что с вами делается и что вы это задумали? – спросил он.

И люди стали объяснять, что две недели тому назад им объявили вдруг о смерти государя Александра Павловича, когда никто из них не слыхал еще и про его болезнь; потом заставили присягнуть государю Константину Павловичу, и они это исполнили безропотно; а наконец теперь, уверяя, будто Константин Павлович не захотел их присяги и отказался царствовать, заставляют их присягать опять другому государю.

– Можем ли же мы, ваше высочество, – продолжали они, – взять это на душу, когда тот государь, которому мы присягнули, еще жив, и мы его не видим? Если уж присягою играть, так что ж после того останется святого?

Великий князь напрасно усиливался уничтожить эти сомнения заверением, что Константин Павлович точно по доброй воле отрекся от престола; что он, великий князь, был личным тому свидетелем; что вследствие того и сам он присягнул уже новому государю и т. п.

– Мы готовы верить вашему высочеству, – отвечали несчастные жертвы, ослепленные настойчивыми внушениями своих начальников, – да пусть Константин Павлович сам придет подтвердить нам свое отречение, а то мы не знаем даже и где он».

В этом вся суть привлечения солдат к играм взрослых дядей. С одной стороны, никто и не собирался им объяснять, зачем следует умирать за своих офицеров. С другой – якобы томящийся в цепях Константин, прибудь он в столицу, вообще выбил бы решающий козырь из рук заговорщиков, и вопрос о восстании, вероятнее всего, был бы снят на годы вперед. Не захотел или именно этого и добивался? Крайними, конечно же, стали сами служивые, которых поставили под картечь за неудовлетворенные амбиции кучки «молодогвардейцев».

Михаил тоже был популярен и этим крайне опасен. Его надо было устранить. Но Каховский в полубреду. Зато у Кюхельбекера нервы оказались стальные, недаром Пушкин в лицеистские годы написал на него эпиграмму, стоившую поэту дуэли на черешневых косточках.

За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно,
И стало мне, мои друзья,
И кюхельбекерно, и тошно.

Кюхля подскочил к великому князю с пистолетом (был заряжен уже отнюдь не косточками) и выстрелил. То ли порох отсырел, то ли осыпался с полки, но произошла осечка, спасшая Михаилу жизнь, не то точно было бы кюхельбекерно ему с выстрела в упор. Он писал: «Бродя между рядами, он не дрогнул, прицелился в нескольких шагах на брата своего государя; жизнь последнего была спасена только совокупным мгновенным движением трех матросов того же морского экипажа, который стоял в строю мятежников.

– Что он тебе сделал? – закричали они, и один вышиб из рук Кюхельбекера пистолет, а оба другие начали бить его прикладами своих ружей. Имена этих людей – Дорофеев, Федоров и Куроптев. По настоятельному ходатайству самого великого князя преступник подвергнут был наказанию слабейшему, нежели какое следовало по закону, а избавители его и их семейства щедро были им упокоены и обеспечены…»

Генерал-адъютант Илларион Васильчиков придвинулся к Николаю:

– Ваше величество, нельзя терять ни минуты, ничего не поделаешь, нужна картечь.

– Вы хотите, чтобы я пролил кровь моих подданных в первый день моего царствования?

– Чтобы спасти вашу империю.