Император Николай I и его эпоха. Донкихот самодержавия

Дмитрий Толстой тут же отозвался в свете о «событии года»: «прощение Пушкина и возвращение его из ссылки составляет самую крупную новость эпохи». Впрочем, поэта нельзя назвать неблагодарным, он сразу же принялся добросовестно «отрабатывать» императорские авансы. Из-под его пера вышли приятные августейшему уху вирши:

Тебя мы долго ожидали,
И светел ты сошел с таинственных вершин
И вынес нам свои скрижали.

В стихотворении «Друзьям» (1828 год) поэт и вовсе разошелся в верноподданнических чувствах к обласкавшему его самодержцу.

Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.

О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит.

Текла в изгнаньи жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Простер – нс вами снова я.

Во мне почтил он вдохновенье,
Освободил он мысль мою,
И я ль, в сердечном умиленье,
Ему хвалы не воспою?

Я льстец! Нет, братья, льстец лукав:
Он горе на царя накличет,
Он из его державных прав
Одну лишь милость ограничит.

Он скажет: презирай народ,
Глуши природы голос нежный,
Он скажет: просвещенья плод —
Разврат и некий дух мятежный!

Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.

Хорошо бы отметить – Николай ЗАПРЕТИЛ печатать это стихотворение. Понятно, что ни о какой крамоле тут речи не идет. Просто неплохо бы было меру знать во всем, даже в верноподданнической благодарности. Оно увидело свет не просто в посмертном издании поэта, но даже тогда, когда сам Николай почил в Бозе – в 1857 году.

Теперь о самом для поэта неприятном, что преследовало его всю жизнь и не давало покоя. Нет, не о царских сатрапах, не о муках творчества и даже не о ревности, которая заставляла Пушкина с кинжалом допытываться у супруги, верна ли она ему. О деньгах.

Об этом как-то принято всегда было стыдливо умалчивать, дабы не бросать тень на поэтический гений. Но мы не будем шарить по дырявым карманам пушкинского сюртука. Нам хотелось бы разобраться в роли самодержца в меркантильных интересах поэта.

Следует не врать самим себе – в огромной степени истинными музами Александра Сергеевича были отнюдь не лирическая Евтерпа, любовная Эрато и даже не сама Афродита, а совсем другие дамы – червовая, бубновая, пиковая и трефовая. Пушкин был отчаянный картежник, меры не знавший и проигрывавшийся в пух и прах, не задумываясь о благосостоянии не только себя, но и своей семьи. При этом, по свидетельству князя Вяземского, играл ужасно: «До кончины своей был ребенком в игре, и в последние дни жизни проигрывал даже таким людям, которых, кроме него, обыгрывали все».

Отправленному в «ссылку» в Кишинев поэту в Министерстве иностранных дел дали не коленкой под зад, а весьма изрядную сумму НА ДОРОГУ – 1 тысячу рублей, больше его годичного жалованья. Тот понял это по-своему и, дуясь в вист в каждом дорожном трактире, явился в Молдову без копейки. Причем, видимо, посчитав, что тысяча – это теперь его обычная ставка, сразу же обратился за жалованьем к правителю дел канцелярии наместника Бессарабии Михаилу Лексу. Тот просто оторопел от такой наглости: «Жалование вы не получали, а пособие от казны. По вашей должности жалование не полагается. А если бы и полагалось, то в гораздо меньшем размере». Кинулся к генералу Низову, тот пожалел поэта и предложил ссыльному (!) бесплатный стол и квартиру в своей резиденции. Даже запросил министерство, нельзя ли помочь деньгами «поиздержавшемуся в дороге» петербургским жалованьем.

«Сатрапы» разрешили выдавать ему те же столичные 700 рублей, чего не получал никто в имперском захолустье.