Император. Книга третья. Суворов

– Прощевайте, ваше благородие, – вздохнул рядовой Таракан, по-строевому повернулся кругом и зашагал вниз по улице.

* * *

При выезде из Праги, Александр Васильевич занемог. Открылся жар. Его постоянно сотрясал сухой кашель. В Кракове смогли немного его подлечить. Но в Кобрине он основательно захворал. Врачей Александр Васильевич на дух не переносил с их «Латинской кухней» и лечился диетою. Попросил из Петербурга выслать ему аптечку, что когда-то лично подарила Екатерина Великая. В конце концов, местный помещик и его давний друг Кернисон уговорил принять врачей. Из Петербурга по поручению императора прибыл лейб-медик Вейкарт, человек грамотный и талантливый во врачебном ремесле. Суворов его не слушал, вечно спорил и капризничал.

– Что мне твои микстуры? – говорил он. – Мне деревня нужна, изба протопленная, молитвы на пост, в баньке попарится, да кашицу с квасом. Солдат я, а не барышня кисейная.

– Не солдат, а генералиссимус, – спорил Вейкарт. – У генералиссимуса и лечение должно быть соответственное.

– Но солдат с меня пример берет, – находил тут же ответ Суворов.

Александр Васильевич был упрям, но лейб-медик был настойчив. Вскоре болезнь начало отступать. Пятнадцатого марта продолжили путь к Петербургу. Письма шли одно за другим. Генералиссимусу, герою, готовили триумфальную встречу. В Зимнем дворце для него приготовили отдельные покои. В Гатчине должен торжественно встретить флигель-адъютант и передать поздравление от государя. От самой заставы до центра Петербурга войска выстроятся шпалерами и будут встречать барабанным боем с криками «Ура!», при пушечной пальбе и колокольном звоне. Вечером зажгут иллюминацию. Суворову обещан был приём, которого еще никто не удостаивался. Спаситель Отечества возвращается на Родину.

Для Суворова был подготовлен специальный дормез, в котором соорудили лежанку. Устлали её периной. Коней подобрали самых спокойных. Все офицеры ушли вперёд с армией. С генералиссимусом остались только Фукс, Аркадий и я. Константин с нами горячо попрощался и отбыл в Петербург вместе с арьергардом Багратиона.

Дормез еле плелся по весенней распутице. Старались никого заранее не оповещать о прибытии Суворова, так, как лишние беспокойства только ухудшали здоровье генералиссимуса. Но, несмотря на все предостережения, люди все равно встречали нас при въезде в города, пытались устраивать торжества.

В Ригу прибыли к Светлой Пасхе. Солнышко грело по-весеннему. Птицы щебетали. Ручьи набухли. Суворов, как бы он плохо не чувствовал себя, потребовал облачить его в мундир и отправился в церковь. Потом обедал с генерал-губернатором.

В Стрельне дормез окружила огромная толпа народу. Суворова завалили цветами. Дамы поднимали на руки детей и просили благословить. Но надо было спешить. Надо было успеть к празднику. Его ждут. Все готово к триумфальной встрече.

Генералиссимус попросил остановиться, чтобы облачиться в парадный мундир. Но в это время прискакал курьер из Петербурга и объявил, что все торжества отменены: таково распоряжение императора. Нас это известие привело в шок. На все расспросы курьер пожимал плечами.

– Аркадий, что сказал курьер? – переспросил Суворов. – Встречу отменили? Кто-то умер?

– Я сам ничего не понял, – пожал плечами Аркадий.

– Так мне надевать мундир или нет?

Двое всадников показались на дороге. Вскоре мы узнали в них генерала Багратиона и его адъютанта. Багратион был мрачен.

– Объясните, Пётр Иванович, что творится в Петербурге? – попросил Аркадий.

– Нет у меня никаких объяснений, – зло ответил он.

– Вы видели императора? – спросил Фукс.

– Он даже меня не принял.

– Что бы это могло быть? – удивился я.

– А шут его знает! – Багратион крепко выругался. – В императора, словно бес вселился. Даже офицерам запрещено встречать Суворова и оказывать ему какие-либо почести. У меня в голове это не укладывается. За что?

– Что будем делать? – растерянно спросил Фукс.

– Отвезём Александра Васильевича к графу Хвостову, – сказал Аркадий. – Ему нужна тёплая постель и уход, а не триумфальная встреча.

– Какой же позор, господа! – в сердцах воскликнул Багратион. – Освободителя Европы родина встречает, как бедного родственника.