Император Юлиан

- Некоторые так и советуют поступить. - Она, как и я, говорила в открытую. - Однако я не в их числе. Тебе, как и всему миру, известно: у Констанция не может быть детей. - На ее лицо набежала тень. - Мой исповедник заверил меня, что это божья кара за убийство родственников. У государя были на то причины, - добавила она, демонстрируя верность супругу, - но так или иначе тот, кто истребляет свой род, проклят Богом. Такое проклятие лежит и на Констанции. У него нет наследника и, если он тебя казнит, не будет уже никогда - в этом я абсолютно уверена.

- Так вот оно что! У меня просто гора с плеч упала, и это тут же отразилось на моей физиономии.

- Да-да, пока тебе ничего не грозит - пока. Но вопрос о том, что с тобой делать, остается открытым. Мы все надеялись, что ты пострижешься в монахи…

- Если в этом есть необходимость, я готов. - Да, так я и сказал. Я ведь пишу только правду. В ту минуту я, ради спасения жизни, готов был молиться хоть ослиным ушам. Но Евсевия на этом не настаивала. Она вдруг улыбнулась.

- Твоя тяга к знаниям представляется искренней, - сказала она. - Нам известно, с кем ты встречаешься, какие книги читаешь. Мало что может ускользнуть от глаз и ушей хранителя священной опочивальни.

- Тогда ему известно, что я хочу стать философом.

- Конечно, известно. И я верю, что император исполнит твое желание.

- За это я буду ему благодарен до конца дней и предан душой и телом. Ему незачем меня бояться… - восторженно лепетал я. Евсевия с усмешкой следила за мной, мои слова, казалось, ее развеселили. А когда я остановился перевести дух, она охладила мой пыл, сказав:

- Примерно то же самое говорил и Галл. - С этими словами она поднялась, давая понять, что беседа окончена.

- Я постараюсь устроить тебе аудиенцию у императора, только это будет непросто. Он очень застенчив, - сказала мне на прощание Евсевия. Услышав эти слова, я не поверил своим ушам, но она говорила правду. Констанций действительно боялся общения с людьми. Думаю, поэтому он и предпочитал евнухов: они все-таки не совсем мужчины.

Два дня спустя меня посетил хранитель священной опочивальни Јобственной персоной. С трудом верилось, что это очаровательное существо с прелестным голоском, чье лицо при улыбке украшают ямочки, изо дня в день требует в консистории моей казни. Его огромное тело заполнило собой почти всю маленькую комнатку, в которой меня содержали.

- Ах, как ты вырос, благороднейший Юлиан! Во всех отношениях. - Евсевий легонько дотронулся до моего лица. - А какая у тебя борода - прямо как у настоящего философа! Сам Марк Аврелий - и тот бы позавидовал! - На мгновение его жирный палец опустился, почти невесомо, на самый кончик моей бороды. Мы снова стояли друг напротив друга, растягивая лица в улыбках: я скрывал страх и волнение, он - хитрость и коварство.

- Нет нужды рассказывать, как я рад, что ты наконец прибыл ко двору. Мы все просто счастливы тебя видеть. Тебе надлежит жить здесь, среди родных. - Тут мое сердце ушло в пятки. Что бы это значило? Неужели меня оставляют жить при дворе, под надзором евнухов? Тогда лучше уж сразу умереть. - Мой тебе совет: когда тебя примет божественный Август, моли его оставить тебя при дворе. Ты ему очень нужен.

- Император меня примет? - ухватил я главную мысль. Евсевий восторженно кивнул, будто этой потрясающей удачей я был обязан его неустанным хлопотам.

- Разумеется, а ты разве не знал? Он принял решение на утреннем заседании Священной консистории, и мы все были просто в восторге - ты нам так здесь нужен! Я всегда говорил, что ты заслуживаешь места при особе императора, высокого места.

- Ты мне льстишь, - пробормотал я.

- Ни в коем случае, это истинная правда! Ты воистину настоящее украшение рода Константина, и бриллианту такой чистой воды самое место в диадеме императорского двора.

Я не поморщившись проглотил эту грубую лесть и ответил столь же "искренне":

- Я никогда не забуду того, что ты сделал для меня и моего брата.

На глаза Евсевия навернулись слезы, его голос задрожал:

- Прошу тебя, располагай мною как тебе угодно! Это мое единственное желание. - Он не без труда наклонился и поцеловал мне руку; порой ненависть легко рядится в одежды любви. На этой ноте взаимного восхищения мы и расстались.

Затем один из дворцовых евнухов стал наставлять меня в придворном этикете, не менее сложном, нежели церемониал митраистских таинств. На каждый из десятков вопросов и приказов императора надлежало отвечать строго определенным образом и при этом помнить, когда следует кланяться, а когда - преклонять колени, когда ступить вправо, а когда - влево, и ни в коем случае нельзя было забыть, каким жестом император подзывает тебя к трону, а каким повелевает оставаться на месте. Евнух очень любил свое ремесло. "Наши церемонии - это восьмое чудо света! - восторгался он. - Иногда они доставляют даже большее наслаждение, чем обедня". С этим я охотно согласился.

Евнух расстелил на столе передо мной чертеж и начал: