Император Юлиан

Но все было как раз просто донельзя. Даже ребенку видно несоответствие между словами галилеян и их делами. Приверженцев религии смирения и братства, которые то и дело убивают тех, кто с ними в чем-то не согласен, можно назвать, в лучшем случае, лицемерами. Конечно, мои записки очень бы выиграли, заяви я, что в ту самую минуту перестал быть галилеянином, но это, к сожалению, будет ложью. То, что я увидел, меня озадачило, но я все еще верил в Назарея, и прошло еще немало лет, прежде чем я окончательно отрекся от этой веры. И все же сегодня, оглядываясь на прожитое, я полагаю, что первые оковы слетели с моей души в тот день, когда я увидел на улице монахов, которые преследовали двух несчастных стариков.

* * *

В детстве меня увозили на лето из города в Вифинию, в небольшое поместье всего в двух милях от моря, принадлежавшее моей бабке с материнской стороны. Сразу за домом там был невысокий холм, с вершины которого открывался чудесный вид на Мраморное море, а далеко-далеко на горизонте, к северу, можно было даже разглядеть очертания башен Константинополя. Здесь я провел много часов за книгой и в мечтаниях.

Однажды днем жужжание пчел, запах чабреца и теплый морской воздух меня убаюкали; я заснул, и мне приснилось, будто из-за чего-то я поссорился с Галлом. Он погнался за мной, а я - от него. Чем дальше я бежал, тем шире становились мои шаги, и вот я уже поскакал, как олень. С каждым прыжком я поднимался все выше в воздух, и наконец я полетел, а люди внизу с удивлением смотрели, как я скользил над их головами, над полями, лесами, морем… Нет ничего приятнее детских снов, в которых мы летаем.

Так я парил, наслаждаясь свободой, и вдруг услышал, как кто-то зовет меня по имени. Я огляделся. Вокруг никого - только белые облака, голубое небо, темно-синее море. Я летел над Мраморным морем, и мне уже был виден Константинополь, когда тот же голос прозвучал вновь.

- Кто меня зовет? - спросил я и вдруг понял, сам не знаю как, но понял: голос исходит от солнца. Нависшее над городом огромное золотое солнце раскрыло мне свои огненные объятия; меня охватила неистовая радость - так бывает, когда после долгой отлучки возвращаешься домой, - и я бросился прямо в жаркий солнечный свет… Тут я проснулся и увидел: заходящее солнце действительно светит мне прямо в лицо. Ослепленный, я поднялся на ноги; мне напекло голову. К тому же я растерялся. Произошло что-то важное. Но что именно?

О своем видении я никому не рассказал. Однако несколько месяцев спустя, когда мы вдвоем с Мардонием гуляли в дворцовом парке над Босфором, я стал его расспрашивать о старой религии. Начал я издалека: спросил, всё ли, написанное Гомером, истина.

- Конечно же, все! До последнего слова!

- Тогда Зевс, Аполлон и другие боги должны существовать на самом деле, раз он так говорит. А если они существуют, что с ними стало? Иисус их убил?

Бедный Мардоний! С одной стороны, он был страстным поклонником классической литературы, а с другой - галилеянином. Как и многие в наши дни, он разрывался между старым и новым, но на мой вопрос у него уже заранее был приготовлен ответ.

- Ты же знаешь: когда жил Гомер, Христа еще не было на свете. Гомер, при всей своей мудрости, не мог знать конечную истину, которая дарована нам, и ему приходилось довольствоваться воспеванием тех богов, в которых верили его современники.

Иисус их называет ложными богами, а значит - то, что о них пишет Гомер, неправда.

И тем не менее олимпийские боги, как и все сущее, суть проявления истины. - Как видите, Мардоний изменил точку зрения. - Во многом Гомер был нашим единоверцем. Он поклонялся Единому Богу, повелителю Вселенной, и я подозреваю, что Гомеру было известно: Единый Бог может принимать различные обличья, в том числе и олимпийских божеств. В конце концов и сейчас у Бога столько имен, сколько существует на свете религий и языков, а он всегда один и тот же.

- А как бога звали раньше?

- Зевс, Гелиос, Серапис…

- Гелиос - солнце, мой покровитель, - промелькнуло у меня в голове.

- Аполлон… - начал я.

- У Аполлона тоже много имен. Его называют еще Гелиосом, спутником Митры…

"Аполлон, Гелиос, Митра", - повторил я тихонько. Из тенистой рощи на косогоре за дворцом Дафны, где мы сидели, я с трудом мог разглядеть моего покровителя, пронзенного темно-зеленым копьем кипариса.

- Культ Митры - самая сатанинская религия на свете. У нас до сих пор еще сохранились его приверженцы, по большей части солдаты и неграмотное простонародье, хотя митраизмом увлекаются и некоторые философы (или люди, которые себя таковыми считают). Например, Ямвлих… Я с ним как-то встречался. Это сириец, кажется, из Халкиды, он на редкость уродлив. Умер он несколько лет назад, почитаемый узким кругом своих приверженцев, хотя, на мой взгляд, его писания чересчур туманны. Он претендовал на звание ученика Платона и, разумеется, утверждал, будто Иисус - лжепророк, а наше учение о Троице абсурдно. А затем, основываясь на Платоне, этот безумец выдумал свою Троицу…