Император Бубенцов, или Хромой змей

Психологически Ерофей уже вполне освоился с произошедшим, сознание приняло свершившийся факт, примирилось с ним. Чего ищет человек, внезапно обретший сокровище? Уединения! Бубенцову не терпелось поскорее отделаться от друзей, распрощаться, уйти домой, запереться в отдельной комнате и всё не торопясь обдумать.

2

Друзья его, Бермудес и Поросюк, разливали водку в большие хрустальные рюмки. Официант, доброжелательно поглядывая на них, хлопотал за соседним столиком, позвякивал, прибирал посуду. Шлягер пропал.

– В туалете, – объяснил Бермудес. – Я думаю, милочка, простатит у него. Так и шмыгает туда-сюда.

– Странный тип, – сказал Бубенцов, присаживаясь. – Приятель твой. Где ты его выкопал?

– Да, со странностью, – согласился Бермудес. – Только он не мой приятель. Я его второй раз вижу.

– Откуда взялся?

– Пристал случайно. – Бермудес на секунду задумался. – Да. На съёмочной площадке в Красногорске. По-моему, простой директор.

– Нажрался, пока тебя не было, – сказал Поросюк. – Выхвалялся, что живого человека ел. На Севере в буран попали. Друг ногу сломал. Выставит на мороз, а потом отпилят. Оба, говорит, целую неделю ногой этой питались, пока спасатели их искали…

– Враль знатный, – сказал Бермудес. – Любит дешёвые эффекты.

За спиной послышался звон упавших ножей, женский взвизг. Приятели обернулись. Нынешнее появление Шлягера составляло решительный контраст с его первоначальным образом, когда он был подчёркнуто робок, стеснителен. Шлягер небрежно отстранил вскочившего Поросюка. Плюхнулся на стул, закинул ногу за ногу.

– Наливай! – приказал кратко, ни к кому не обращаясь. – Штрафную!

Все молчали, никто не пошевелился. Глядели на Шлягера.

– «Ведь мы ж не пр-росто так! Мы штр-раф-ники!..» – речитативом пропел Шлягер, нарочно подпустив хрипа в козлиный свой голос. – Гитары, жаль, нет.

Порыскал глазами вокруг, как будто ища гитару. Подхватил графинчик, наполнил фужер по самые края. Влажные его руки дрожали. Всё происходило в полнейшей тишине.

– Ну, вздрогнем!..

– Вздрагивали уже, – сказал Бубенцов, следя за тем, как ходит кадык у запрокинувшегося Шлягера.

Шлягер в три больших глотка опустошил фужер. Выдохнул жарко, с шумом. Потрепетал ладошкой вокруг огнедышащего рта. Бубенцов во все глаза глядел на непонятного человека, который так неожиданно ворвался в его жизнь, всё в ней расшвырял, перевернул, перепутал. Шлягер же сидел, жевал салат, не обращая никакого внимания на Бубенцова. Бубенцов покашлял. Шлягер перестал жевать, поглядел на него с таким выражением, как будто видел впервые. Гримаса отвращения исказила его черты.

– Сумочку-то верните, – сказал Шлягер. – Вам ни к чему, а с меня спрос.

– Какую… сумочку?

– Казённую. Я директор фильма, – почужев лицом, хмуро и трезво сказал Шлягер. – Вы сумку упёрли. Там реквизит. Для кино.

Бубенцов приподнялся. Шлягер поспешно отодвинулся вместе со стулом. Взвизгнули железные ножки, проскрежетав по полу.

– Э-э-э, Ерошка… – Бермудес встал между ним и Шлягером. – Ерошка!

– Психология понятная. – Шлягер криво усмехался, выглядывая из-за плеча Бермудеса. – В театр, скорее всего, унёс. Припрятал в укромном месте. Рефлексы просчитываются на раз-два. Всё ж написано на лице. Уровень примата.

– Не надо хамить, – сказал Поросюк. – Верни сумку, Бубен.

Ерофей опустил глаза, чтобы скрыть выступившие слёзы. Глубоко вдохнул, выдохнул. Не помогло.

– Уровень примата? – глухо переспросил Бубенцов, исподлобья глядя на Шлягера. Хотел добавить ещё кое-что, но голос пресёкся.

3

Выйдя из железной двери, некоторое время постоял на крылечке, глотая морозный воздух. Лохматыми хлопьями падал снег. Бездомный человек, склонившись над мусорным контейнером, копался в отбросах. Вот то-то же. Не унывай, брат! Ты не самый несчастный человек на этой земле.

– Не унывать! – вслух повторил Ерошка и, оскальзываясь на снегу, пошагал вниз, к театру.

Когда-то всё это уже случалось с ним. И стояла в горле такая же злая, бессильная обида, что и теперь. Это было в детстве, когда у него отняли деньги. Он вспомнил сейчас звонкий зимний день, солнечный и морозный. А может быть, день был обычный, тусклый. И так ярко сияет он только в памяти. Десятилетний светловолосый мальчик, шмыгая носом, стоял возле сапожного киоска у входа в Казанский вокзал. Минуту назад его перехватили двое подростков в спортивных штанах и одинаковых куртках. Один коротконогий, сутулый, в кепке. Другой плотный, рослый.

– Гони деньги, фраер, – сказал плюгавый.

Ерошка безропотно отдал плюгавому деньги. Отчим в тот момент был далеко, на платформе, возле электрички. Ждал, что Ерошка принесёт хлеб: две буханки по четырнадцать и батон за двадцать две.