— Так отвечай же мне правдиво: ты пришел сюда ради госпожи Юлии или же…
— Ну?
— Или же ты надеялся найти у супруги префекта прекрасную Роксану?
— Роксану? — спросил Вер, с удивлением посмотрев на нее, и на его губах мелькнула лукавая улыбка. — Роксану? Да ведь это, кажется, супруга Александра Великого? Она, должно быть, давно умерла, а я пребываю с живыми, и если оставил веселую сутолоку на улице, то это случилось единственно…
— Ты подстрекаешь мое любопытство, — прервала Бальбилла.
— …Так это случилось потому, — продолжал претор, — что мое вещее сердце обещало мне, что я найду здесь тебя, моя прекраснейшая Бальбилла.
— И ты называешь это правдивым! — вскричала поэтесса и ударила претора по руке опахалом из страусовых перьев. — Послушай, Луцилла, твой муж утверждает, что он явился сюда ради меня.
Претор с видом упрека посмотрел на поэтессу, но она шепнула ему:
— Так наказывают нечестных людей.
Затем, возвысив голос, она продолжала:
— Знаешь ли, Луцилла, что если я не вышла замуж, то в этом отчасти виновен твой муж.
— Да, к сожалению, я родился слишком поздно для тебя, — сказал Вер, который знал, в чем именно думала упрекнуть его поэтесса.
— Никаких недоразумений! — вскричала Бальбилла. — Как можно отважиться на вступление в брак, когда приходится бояться приобрести такого мужа, как Вер?
— И какой мужчина будет настолько смел, чтобы посвататься к Бальбилле, когда услышит, как строго она судит безобидного почитателя красоты?
— Муж должен почитать не красоту, а только красавицу жену.
— Весталка, — засмеялся Вер. — Я накажу тебя тем, что скрою от тебя одну великую тайну, которая касается всех нас. Нет, нет, я не болтлив, но прошу тебя, жена, возьми ее в руки и научи ее снисходительности, чтобы ее будущему мужу не было слишком тяжело с нею.
— Быть снисходительной, — возразила Луцилла, — не научится никакая женщина, но мы оказываем снисхождение, когда нам не остается ничего другого и когда грешник принуждает нас признать за ним те или иные достоинства.
Вер поклонился жене, приложив губы к ее плечу, и затем сказал:
— Где госпожа Юлия?
— Она спасает овцу от волка, — отвечала Бальбилла.
— То есть?
— Как только доложили о тебе, она увела маленькую Роксану в потайное место.
— Нет, нет, — прервала Луцилла поэтессу. — Во внутренних комнатах ждут портные, которые должны сшить наряд для очаровательной девушки. Посмотри на великолепный букет, который она принесла госпоже Юлии. Неужели ты отказываешь даже мне в праве разделить с тобою твою тайну?
— Как могу я это? — отвечал Вер.
— Он очень нуждается в твоей признательности, — засмеялась Бальбилла, в то время как претор приблизился к жене и тихим голосом рассказал ей о том, что узнал от Мастора.
Луцилла всплеснула руками от удивления, а Вер, обращаясь к Бальбилле, воскликнул:
— Ты теперь видишь, какого удовольствия лишил тебя твой злой язык!
— Как можно быть таким мстительным, превосходнейший Вер? — льстила поэтесса. — Я умираю от любопытства.
— Поживи еще несколько дней, прекрасная Бальбилла, и причина твоей безвременной смерти будет устранена.
— Подожди же, я отомщу! — вскричала девушка и погрозила претору пальцем; но Луцилла отвела ее в сторону и сказала:
— Теперь пойдем, теперь время помочь Юлии нашим советом.
— Сделай это, — сказал Вер. — Я и так должен опасаться, что сегодня здесь любой гость не кстати. Поклонитесь госпоже Юлии.
Уходя, он бросил взгляд на букет, который Арсиноя, получив от него, подарила так скоро, и проговорил, вздыхая:
— Когда человек постарел, он должен научиться примиряться с такими вещами.
VII
Вдова Анна до восхода солнца не сомкнула глаз, ухаживая за Селеной, и беспрестанно освежала ей больную ногу и рану на голове примочками.
Старый врач был доволен состоянием пациентки, но приказал вдове немного отдохнуть и предоставить на несколько часов уход за больной своей молодой подруге.
Когда Мария осталась одна с Селеной и положила ей первый компресс, больная повернулась к ней лицом и сказала:
— Итак, ты была вчера на Лохиаде. Расскажи мне, как ты там нашла всех. Кто привел тебя в наше жилище и видела ли ты моих маленьких сестер и брата?
— Ты еще не совсем отделалась от лихорадки, и я не знаю, можно ли мне говорить с тобою; но мне бы очень хотелось…
Это уверение было произнесено очень ласковым тоном, и глаза горбатой девушки, когда она говорила, сияли каким-то сердечным, приветливым блеском.
Селена внушала ей не только участие и сострадание, но и восторженное удивление, потому что была так прекрасна, так не похожа на нее самое, и каждый раз, как она оказывала какую-нибудь услугу больной, Мария чувствовала себя в положении жалкого бедняка, которому какой-нибудь монарх позволяет ухаживать за ним.
Ее спина никогда еще не казалась ей такой кривой, ее смуглое лицо никогда не представлялось ей таким безобразным, как сегодня, рядом с этой девичьей фигурой, такой пропорциональной, с такими нежными и грациозно округленными очертаниями.