Имя ей Хель

Я удивилась и оглянулась на дверь. То есть Хоук по местным меркам ещё совсем юный? Интересно, сколько ему лет? Впрочем, спрашивала я совсем не об этом.

Когда я обернулась, Олмун разглядел что-то на моём лице, засмеялся хрипло, по-стариковски, и погладил рыжую бороду.

– Если же вы имели в виду страшный набор звуков, то это старый фейский. На нём сейчас мало кто говорит, люди оказались неспособны его учить, и так вышло, что фейри со временем переняли ваш примитивный язык, чтобы лучше с вами… хм… управляться. Но члены королевской семьи и многие знатные фейри учат фейский обязательно.

– И что он сказал?

– О, это непереводимые ругательства, но, думаю, он выражал досаду относительно своих королевских забот и мгхм… необходимости «тащиться за задницей вонючего вепря».

Я недовольно поджала губы. Разъяснения Олмуна не разъяснили ровным счётом ничего, а то, что Хоук злится, мне было понятно и так. И что, во имя Нота, сказал ему этот дракон? Я хотела спросить у Олмуна, но не смогла вспомнить даже половины фразы – незнакомые слова улетучились из сознания практическим мгновенно. Но я помнила другое.

– Что значит… э-э… «лир нисах»? Хоук без конца меня так называет.

Олмун снова засмеялся и покачал головой.

– Что? – буркнула я. – Это тоже непереводимое ругательство?

Улыбка Олмуна стала ещё шире.

– Вовсе нет. Leir nissah значит дословно «маленькая лиса», или «лисёнок». Фразу можно воспринимать буквально, но у неё есть и другое значение.

– Какое?

– Так говорят о тех, кто приносит неприятности.

Я оглянулась на дверь, за которой скрылся Хоук, и растерянно пробормотала то ли Олмуну, то ли самой себе:

– Вот как?

Глава 17 Сердце в западне

Хоука я в тот день больше не видела и, воспользовавшись моментом, отправилась изучать замок. О том, как выследить и убить Белого вепря мне, похоже, никто рассказывать не собирался, но я уже успела заметить, что у местных обитателей вообще со всякого рода объяснениями туго. Все будто были уверены, что я и так должна всё знать о них, об их мире, дурацких церемониях и волшебных существах. Не знаю, в чём было дело: в высокомерии фейри и их отношении к людям или в чём-то ещё – выяснять желания у меня не было. И без того хватало поводов для беспокойства. Варден учил меня подстраиваться, не задавать вопросов и наблюдать. Мир фейри напоминал тренировки с Расмусом: ублюдок и его подручные не учили нас драться, а избивали до тех пор, пока мы не набирались смелости дать сдачи. Учить он начинал тех, кто выгрызал и выцарапывал себе жизнь. До этого момента добирались не все. К концу первого года в общей спальне воспитанников опустела треть кроватей. Я и другие дети копали им могилы.

Иногда мы просыпались по ночам от того, что кто-то из нас решил вздёрнуться – слишком уж удобная и крепкая в спальне была балка под потолком. Тот, кому не повезло проснуться последним, вытирал с пола мочу, чтобы не воняло. Спальню на ночь запирали, а на крики о помощи никто никогда не приходил, поэтому труп обычно болтался под потолком до самого утра, отбрасывая жуткую тень на мою кровать. Балка умиротворяюще поскрипывала. В какой-то момент просыпаться мы перестали.

Ко дню посвящения в члены Гильдии из тридцати воспитанников в живых осталось всего пятнадцать. Впоследствии пятерых из них я убила своими руками.

День уже клонился к вечеру, свет стал мягче и уже неохотно пробирался в открытую галерею, по которой я шла. Почти вплотную к ней подступал большой сад, но не то неудержимое буйство зелени, которое разливалось под окном моей спальни, а ровные ряды аккуратно подстриженных розовых кустов и фруктовых деревьев. Эту часть замка я ещё не исследовала, поэтому спрыгнув на траву прямо из окна галереи, вошла в сад. Над узенькими каменными дорожками нависали цветочные арки, тропинки переплетались и петляли, а пышно цветущие гортензии и другие кустарники жались друг к другу и поднимались выше человеческого роста, делая сад похожим на лабиринт. Обилие роз самых разных форм и размеров, но преимущественно белых, и порхающие над ними светящиеся сиреневые бабочки подсказывали, кто хозяйничает в этих местах.

Свернув на очередную дорожку, я вышла к каменному святилищу, окружённому яблонями. Ветви клонились вниз под тяжестью золотых плодов. Вокруг них летали цветочные феи, собирали опавшие яблоки складывали в плетёные корзины. Перед самой большой и старой яблоней стояла мраморная статуя богини Магры. Как и в иллюзии, сотворённой Хоуком, она гордо стояла, надевая себе на голову золотой обруч солнца с острыми шипами. На прекрасном лице застыло воинственное выражение. В каменной чаше у её ног лежали золотые яблоки и перевязанные лентой колосья пшеницы.

– Прошу прощения… госпожа, но людям здесь находиться запрещено.