Имам Шамиль

— Так вот, наиб Чохаля Инкау пригласил меня в гости. С ним я сидел в кунацкой. Вдруг Инкау громко крикнул: «Аминат, иди сюда!» Я думал, что он зовет кого-либо из домашних женщин, чтобы распорядиться подать еду. Но в комнату вбежала очень красивая девушка, без платка, с распущенной косой. Увидев меня — чужого мужчину, она вскрикнула от неожиданности и, закрыв лицо руками, убежала. Инкау улыбнулся, а я застыл, пораженный ее красотой. Жена наиба подала еду, но я, несмотря на то что был голоден, не мог есть.

— Значит, ты влюбился в эту девушку с первого взгляда и решил жениться на ней?

— Наверное.

— Отцу об этом сказал?

— Рассказал.

— Он одобряет твой выбор?

— Не возражает.

— И ты будешь заставлять любимую мыть твои ноги? — с ласковой улыбкой глядя на младшего брата, спросил Джамалуддин.

— Буду заставлять, ведь от этого моя любовь к ней не убавится, а ей, если любит меня, будет приятно, если нет, пусть знает — я муж, а не тряпка.

Джамалуддин долго, внимательно смотрел на родного брата, который казался ему всегда добродушным и даже немного застенчивым. Теперь он увидел в нем то, чего не мог найти в себе. Никаких чувств к Галимет не проснулось в нем. Напротив, отчужденность между ними с каждым днем увеличивалась, и тем не менее он не мог позволить себе даже малейшей грубости по отношению к ней.

Неизбежное вскоре случилось. Галимет, воспользовавшись приездом отца в Новое Дарго, заявила ему:

— Забери меня домой, я не могу жить с этим странным человеком. Ничего мужского в нем не вижу. Он слишком много внимания уделяет своей внешности и особенно ногтям. Он берется за то, что не положено делать мужчине. Безразличен к оружию и коню. Если ты не заберешь меня, я сбегу куда-нибудь.

Наиб Талчик понял дочь, но не взял ее из дома имама.

Наступили дождливые осенние дни. Джамалуддин простудился и надолго слег. Он резко похудел и стал харкать кровью так же, как Гамзат.

Галимет вернули в дом отца.

Поздней осенью, когда Джамалуддину стало немного легче, Магомеда-Шафи женили на Аминат — дочери чохского наиба Инкау-Хаджи.

Первый день нового 1857 года ознаменовался дерзким набегом салатавского наиба Гебека на Темир-Хан-Шуру. Шамилю было известно, что основные силы русских временно расквартированы на правом крыле кордонной линии и все основное начальство линий и укреплений вызвано главнокомандующим в Тифлис.

В шуринском, каранаевском и эрпелинском укреплениях стояли небольшие гарнизоны. С пятью сотнями конных мюридов Гебек на рассвете подошел к городу. Остановив отряд на возвышенности, наиб отделил пятьдесят всадников и послал к укреплению, а сотню — в сторону восточных казарм. Мюриды этой сотни, убив часовых, ворвались в лазарет, но, видя, что нечем поживиться, стали покидать здание, тем более что в городе подняли тревогу и часовые, заметив с башен крепости полсотни скачущих к ним, начали стрельбу.

Начальник шуринского гарнизона полковник князь Багратион выбежал из дому в парадной форме, сел на коня и поскакал в сторону казарм. Взяв роту Апшеронского полка, готовившуюся к праздничному параду, и полсотни казаков Донского полка, Багратион помчался к скопищу мюридов. Гебек успел отойти. На пути между Каранай-аулом и Эрпели Гебек остановился, заметив малочисленность отряда противника. Оголив шашки, двести конников Гебека помчались наперерез отряду Багратиона. Но мюриды, не вступив в сражение, вынуждены были остановиться и отойти, так как заметили, что с обоих флангов, со стороны каранаевского и эрпелинского укреплений спешно движутся всадники на помощь Багратиону. Гебек увел свой отряд в горы.

Узнав о набеге салатавского наиба Гебека на Темир-Хан-Шуру, временно командующий войсками левого фланга генерал князь Григорий Орбелиани послал своих лазутчиков в горы, которые узнали, что Гебек вновь собирается спуститься на равнину. В Темир-Хан-Шуру и в укреплении Евгеньевское стали стягивать войска.

В Тифлисе в штабе главнокомандующего заседал военный совет. Наместник Барятинский знакомил вновь назначенных начальников пяти военных отделов с положением о реорганизации всего военного управления Кавказа, с распределением войск, утвержденным императором Александром II. Излагая намеченный план военных действий, Барятинский говорил: