Иллюзионист. Иногда искусство заставляет идти на преступление, а иногда преступление – это искусство…

– Я буду стоять на коленях, пока вы не откажетесь от своих чудовищных подозрений! – завывала мадам Литке.

Ультиматумов Платон не терпел. Собственно, после одного из них, высказанного батюшкой, лучший выпускник историко-филологического факультета и пошел служить в полицию.

– Мои подозрения будут тем серьезнее, чем дольше вы будете отмалчиваться, мадам, – холодно объявил он. – Если не хотите пойти на каторгу, признавайтесь! Только не вздумайте врать. Мне все известно!

Блефовал молодой сыщик умело.

– Бориска рассказал! – прошипела мадам Литке, поднимаясь. – А что такого? Выживший из ума старик вознамерился все свои сокровища Академии передать. Это при живом-то брате и детях! Андре у меня – тюфяк… в смысле – интеллигент: «Это не наше дело!..» Как же, «не наше!..» Но мы Ивана не убивали! Лишь бумаги его просматривали, и еще я с доктором из богадельни договорилась, чтобы, в случае чего, старого дурня вместе с коллекцией передали бы нам под опеку… Мы бы тоже пару картин в музей определили, а нам бы за это графское достоинство…

Мадам Литке мечтательно подняла очи горе, совсем как старуха с разбитым корытом на обложке сборника Пушкинских сказок.

«Ай да Денисов! Ай да сукин сын!» – цитируя поэта, похвалил себя Платон, а в следующий момент оказался притиснутым к пышной груди ваятельницы.

– Не устою! – жарко прошептала мадам Литке на ухо придушенному грандиозными персями сыщику. – Слабость имею к ушастым кавалерам. Вы ведь, сударь, как благородный человек лямор [13] наш в тайне сохраните… и историю с ключами тоже.

Платон рванулся из крепких, что у твоего городового, ручищ, но единственным результатом этого усилия оказалась пара оторванных от сюртука пуговиц. Дама была настроена серьезно.

– Обними же меня! – сладострастно прошептала она. – Хочу, чтобы ты душил меня в объятьях!

В отчаянном рывке Платон высвободил руки и, вцепившись в жирную белую шею, со страшным рычанием продекламировал:

«Я задушу тебя – и от любви Сойду с ума. Последний раз, последний. Так мы не целовались никогда…» [14].

– Батюшки святы! Бесноватый! – взвизгнула мадам Литке, отпихивая Платона. – Сгинь, окаянный!

Упрашивать себя коллежский секретарь не заставил и с проворством перепуганного зайца выскочил за дверь.

Досада и смущение все еще терзали сыскного надзирателя, когда, возвращаясь в спасительное уединение осиротевшего хозяйского кабинета, он столкнулся с молодым наследником имения.

– Вы? – недобро протянул Сергей. – А я думал, крыса по коридору шныряет, – молодой Литке издевательски захохотал. – Зайдите ко мне, разговор есть.

Вызывающий тон Сергея задел Платона за живое. В другой бы раз он не спустил юному наглецу «крысу», но официальность собственного положения заставила стерпеть и принять приглашение.

В комнате молодого Литке царил чрезвычайный беспорядок: неприбранная постель, под которой валялись пустые бутылки из-под крымской мадеры; брошенные посреди персидского ковра нечищеные сапоги; скинутый на кресло мятый сюртук; незапертый секретер. Особый колорит комнате придавали висящая на стене старинная сабля в серебряных ножнах и сидящий на секретере нахохленный белый попугай размером с кошку.

При появлении Платона дремавшая птица открыла снулые глаза и поинтересовалась:

– С короля козыряете? – Не получив ответа, она сердито прокричала: – Понтера вон! Вон! [15]

– Заткнись! Башку сверну! – пригрозил попугаю Сергей и добавил, обращаясь к Платону: – Гошку не бойтесь, он только орать горазд.

Платон и не думал бояться. Подойдя к попугаю, он пощелкал языком и пропел:

– Гоша хороший!

Попугай встрепенулся и назидательно сообщил:

– Двойной марьяж. Пикoвкой бью. Обдернулся [16], пижон!

«Как есть обдернулся, – мысленно согласился с ученой птицей Платон, – а еще филолог! Отравитель, ревнивец… А про игрока-то [17] и позабыл!»

Сыщику чрезвычайно хотелось проверить свою догадку немедленно, но он решил повременить и узнать, что на этот раз предложат ему за молчание. Однако молодой Литке заговорил о другом:

– Я знаю, кто папашу убил, – заявил он с пафосом провинциального трагика. – Англичанин.

– Почему вы так думаете?

– А чего тут думать? – Сергей заглянул под кровать и, не найдя ни одной полной бутылки, досадливо чертыхнулся. – Дураку ясно! Подсыпал докторишка яда в микстуру, и дело с концом.

– Возможность совершения преступления основанием для подозрений не является, – осторожно возразил Платон. – Важен мотив, а у доктора его нет. Он ведь не наследник.

Литке-младший скроил презрительную гримасу.

– Какая пошлость – сводить все к деньгам! Может, у Бота была иная причина папашу порешить.

– Какая?

Сергей развел руками:

– Черт его знает! Мне известно только, что папаша накануне своей смерти хотел нанять нового врача, а Бота из дома выгнать… Вы что же, не верите мне?

Платон пожал плечами.

– Убийцы всегда подставляют под обвинение другого, – небрежно заметил он и, пока потрясенный его заявлением Сергей не пришел в себя, выпалил: – Вы погрязли в карточных долгах. Отец отказал вам в содержании, тогда вы решили его убить и получить наследство.

– Ах ты!..