Иллюзионист. Иногда искусство заставляет идти на преступление, а иногда преступление – это искусство…

– Я спрошу… Только вы уж, батюшка, поосторожнее – хворает она, совсем плоха.

И замогильным шепотом, сделав трагическое лицо, прошептала:

– Не померла бы…

«Похоже, проклятье картины действует. Да что за чертовщина!» – промелькнуло в голове у Аристарха Модестовича. Вслух он произнес:

– Давно ли?!

– Да нет, барин, недавно… Третий день поди…

Да что ж такое! Просто наваждение…

С мыслью о том, что какой-то мистической силой картина все же, вероятно, обладает, Полежаев прошел в просторную комнату, подошел к кровати и остановился в недоумении.

На кровати возлежала сухопарая старуха, никак не похожая на юную деву с картины.

– Следователь Полежаев, Аристарх Модестович, – представился наш герой. – Простите, я искал мадемуазель Полину Осинкину.

– Я и есть мадемуазель Полина Осинкина, – проскрипела старушка, – а тебе, батюшка, небось помоложе кого увидеть хотелось?

– Признаться, я искал ту Полину Осинкину, которой лет восемнадцать.

– В монастыре она, – старуха вздохнула тяжко, горестно.

– А что она там делает, простите?

– Постриг принять собирается, – старушка старалась говорить спокойно, но губы ее задрожали, и ладонью она смахнула слезинки.

– И давно она там?

– Три дня как уехала… Извини, батюшка, дышать мне нечем, худо… За один месяц двоих потеряла… ради кого жила… один этот остался, глаза б мои его не видели…

– Прошу извинить меня, о ком вы говорите? Кого вы потеряли?

Старуха помолчала. Потом зашептала:

– Своих-то у меня не было – замужем не была, так племянников растила – Полю да Лёвушку… И вот Лёвушка мой умирает скоропостижно, а Поленька в монастырь собралась… Дьявольская, дьявольская эта картина, и художник этот душу нечистому продал, не иначе.

– Погодите, а как фамилия вашего… Лёвушки?

– Бережков его фамилия, он сынок сестры моей старшей, Катюши. Говорил ему дохтур – пить нельзя, сердце слабое, а он пил без удержу… Ох, все из-за этой картины… Я уж по-всякому его стращала, дескать, наследства лишу, если узнаю, что безобразничает он, пьет и с дамами замужними фордыбачит… Ради его же здоровья стращала.

«Так вот почему Бережков так испугался Маршанова. Даже если Маршанов и не знал про эти „стращания“, то все равно Бережков-то понимал, что слухио его связи с замужней дамой могли дойти до старухи, а это равносильно потере наследства – по крайней мере, он-то взаправду верил, что старуха не шутит…»

– А отчего же ваша внучка Полина… или кто она вам?

– Племянница внучатая.

– Отчего же она вдруг собралась в монастырь уходить?

– Ну а как же – боится. Жить-то охота. Все ведь, кто на картине нарисован, поумирали… Не так, так эдак. Вот она и испугалась за себя. А тут еще этот… будь он неладен, – она сморщилась, махнула ладошкой.

– Кто – этот?

– Да Пашка. Внук сестры моей двоюродной, Татьяны. Начал ей внушать: мол, за грехи свои все пострадали… Она к батюшке, а тот ей: молись, грехи замаливай. Какие у нее грехи, Бог ты мой?! Дитя ж невинное… А она так забоялась, что аж в монастырь навсегда решила податься.

– Простите, а фамилия у Пашки есть?

– Никишин. Всю жизнь Танька меня ненавидела, козни строила, жениха увела… Ну и поделом им обоим, разорились они. А теперь этот Пашка непутевый, все крутится вокруг Поленьки. В женихи ей набивался, только я ей строго наказала: даже не думай!

– Ну да, конечно, он беден, – поддакнул Полежаев.

– Да не в деньгах дело, – она облизнула губы, – злой он…

Она закрыла глаза. Лицо ее вытянулось, она как будто заснула. Но внезапно она широко раскрыла глаза и потянулась всем немощным телом к Полежаеву.

– Уговори ее, батюшка, отговори от монастыря! Я тебе заплачу, отпишу в завещании… Для кого я все это берегла, копила? Лёвушки нет, Поленька, если монахиней станет, наследовать тоже не может. И что же – мне все это Пашке проклятому оставить? Не бывать такому!

Полежаев смотрел на старуху, понимая, что все, что казалось ему в этой истории полным хаосом, само раскладывается в его сознании по полочкам.

– А что, кроме Никишина у вас других наследников больше не осталось? – медленно спросил он.

– Так в том-то и дело…

– А ваша внучатая племянница – в каком монастыре мне ее искать, чтобы отговорить?

Глаза старухи засветились надеждой.

– Я отпишу тебе, не поскуплюсь, – проговорила она, как заклинание, – только спаси! В Воскресенском Новодевичьем она…

* * *

Да, все складывалось в общую картину – и совпадало с тем, что говорила ему Александрина.

– Мне кажется, я нашел Сафонову, – бодро объявил Полежаеву Кошечкин, как только тот вошел в кабинет. – Одна из ее подруг шепнула мне, что, возможно, она в Воскресенском Новодевичьем монастыре – грехи замаливает…

– Вот как? – ухмыльнулся Полежаев. – Однако! И что им всем этот монастырь так приглянулся…

– Что вы сказали, Аристарх Модестович?

– Ничего, продолжайте.

– Да, кстати, я был и у Никишина. Этот грехов не замаливает – наоборот. Вовсю шкодничает. Объявил войну соседскому коту.

– Что?!

– Так ведь конец марта на дворе. А этот кот его просто извел, орал ночами. Так вы не поверите – он по нему из револьвера принялся палить.

– И каков итог? – развеселился Полежаев.