И зачем, спрашивается, мы живем? Не легче ли нырнуть в трясину и захлебнуться, чем барахтаться бессмысленно и безнадежно? Или того хуже, стоять на кочке, уйдя в болото по плечи, стоять, не в силах пошевелить ни рукой ни ногой, и петь веселые песенки, воображать солнце и лазурный прибой, строить планы и рассказывать самому себе анекдоты, слыша смех несуществующих собеседников? К чему все это?
Держась за край стола, я осторожно поднялся. Мысль созрела давно, и давно уже просилась в мозг, ломилась из-за дверей подсознания, просачивалась вязкой жижей, которую я брезгливо вытирал тряпкой нарочитого невнимания; теперь я лишь открыл дверь, и поток бессвязной рефлексии хлынул на меня, заставляя конвульсивно корчиться остатки разума; но в этой конвульсии было что-то сладостное, торжественное, словно я встал на последнюю ступень освобождения. Кто знает, может быть, там, за гранью, существует иной мир, мир сказки и мечты, мир, где я буду наконец-то счастлив? А даже если нет, даже если я усну навсегда, то это будет лучший выход из положения, где нет никакого выхода.
Опираясь на стены, я добрался до прихожей. В чужой квартире я не стал бы делать то, что задумал. К чему обременять Олега, славного парня, лишними хлопотами? Я просто уйду тихонько, вернусь к себе, поставлю печальную элегическую музыку и открою газовый вентиль... Но почему в прихожей лужа воды?
Я открыл дверь в ванную. Пол был залит водой, струившейся через край ванны. Оттуда же, через Край, свисала рука. Я шагнул ближе и уперся глазами в пустые закатившиеся глаза поэта — он лежал в обмывавшей его тело по плечи густой и жирно блестящей, как красный сироп, жидкости, поверхность которой отражала маслянисто-желтый свет настенной лампы.
В кровавом озере плавал маленьким островком карманный нож; его пробковая рукоятка торчала над поверхностью и, когда я толкнул ее, заколыхалась кощунственным поплавком в озере смерти. На груди поэта вспучилась пропитанная кровью футболка с глумливой надписью: «Жизнь удалась!». Покрытая сеткой бордовых дорожек рука лежала на краю ванны, с кончиков пальцев срывались бусины крови.
Я вспомнил, как пожелал Олегу удачи, когда он уходил, и волна ненависти и презрения ко всему на свете, включая себя самого, накатила со страшной силой, как стая рвущих живую плоть адских псов. Я вывалился в коридор, мой организм и душу выворачивало наизнанку.
Когда я с трудом поднялся с пола, поднялся на трясущихся от перенапряжения руках, скользящих в остро пахнущей спиртом красной по цвету жидкости (выпитое мною выплеснулось прямо в лужу, вытекшую из ванны), я был почти спокоен. И произнес, с привкусом мстительной радости растягивая давно просившиеся наружу слова:
— Шелест, сука, я убью тебя!
Folder VI
D:\Temp\Бесконечная дорога
\Reincarnation
Странник стоял в темноте, слепо уткнувшись взглядом в неожиданно упавшую на глаза черную пелену. Он все еще был человеком — или он
Странник дошел до конца туннеля, размеренно шагая и почти ни о чем не думая. Его заботило лишь одно — близок ли он к концу своих испытаний, и если нет, то много ли еще предстоит. То, что кто-то его испытывает, он давно понял, но пока не догадывался, с какой целью. Может быть, он должен что-то открыть в себе, должен произойти какой-то сдвиг, психологический или нравственный? Это было очень в духе происходящих событий, предполагавших некую многозначительность и символичность.
Странник дошел до конца туннеля и остановился. Перед ним открылся вход в простиравшуюся внизу огромную освещенную пещеру, настолько глубокую, что дно ее терялось в полумраке. Яркий желтый свет исходил от шара, висевшего под потолком пещеры, на одном уровне с выходом из туннеля. Вдоль потолка по периметру пещеры выходило еще несколько отверстий. Выползавшие из каждого из них рельсы скрещивались возле шара, который, хотя и светился, имел множество темных отверстий на поверхности.
Пока Странник раздумывал, как ему добраться до светящегося шара — ползти по потолку, цепляясь за рельсы? а стоит ли вообще к нему пробираться? — откуда-то снизу появились две точки, быстро увеличивающиеся в размерах. Поначалу Странник принял их за пчел, но довольно скоро внес поправку — это были люди, похожие на пчел.