— Лео, ты посмотри на меня, я же совсем неподходяще одета?
— Ничего, ты и так самая привлекательная девушка в Нью-Йорке, в полиции — так это уж точно. А вообще, этот ресторанчик, ну как тебе сказать, — Лео замялся.
— Что, что случилось?
— Ну знаешь, вообще-то это ресторанчик очень свободных нравов. Туда можно приходить в чем угодно.
— Как? Даже в чем мать родила?
— Это, конечно, не нудистский ресторанчик, а китайский, и мы сейчас с тобой туда пойдем.
Если бы только Мориса знала, куда ее приглашает Лео. Она сразу бы отказалась.
— Я, Лео, представляла себе под словом ресторанчик что-то совсем другое, — стоя прямо на улице, под большим дырявым тентом, говорила Мориса, отхлебывая из чашки жидкий кофе.
Лео самодовольно ухмылялся. Буквально в метре шипели сковороды, брызгая жиром, верещали кастрюли в духовке. На углях тлело и подгорало какое-то непонятное мясо. Может быть, это когда-то и было тушей тунца, но сейчас это больше напоминало обгорелые башмаки.
— Лео, я думала, что здесь будет вино, столики. Можно будет присесть.
Лео обвел взглядом улицу, по которой проносились машины и посмотрел на щуплого лысого китайца с двумя тонкими, как мышиные хвосты, усами.
— Неужели тебе здесь не нравится? На свежем воздухе, у всех на виду. Да и ароматы какие? Ты только понюхай вот эту кастрюлю.
Мориса подошла на шаг к плите, вдохнула густой пар, валящий из кастрюли, поморщилась и отвернулась.
— Ну, Лео, знаешь, оттуда так смердит. Хуже чем из канализации.
— Да ты что, Мориса? Это очень старинное, китайское кушанье. Хочешь я тебе расскажу из чего оно готовится?
— Лео, прекрати, — проговорила Мориса, стараясь как можно быстрее допить остатки холодного кофе.
— Ты что, Мориса, мне не веришь? Вот это, — Лео кивнул головой на китайца, который что-то тщательно крошил огромным ножом на большой доске, — лучший повар в Нью-Йорке. Он тебе сам подтвердит это.
Китаец услужливо закивал на всякий случай головой, его нож быстро разделывал какое-то мясо, превращая его в мелко изрубленный фарш.
— Послушайте, угостите, пожалуйста, нас своими фирменными бутербродами с креветками.
— Карасе, карасе, — ответил китаец, отложил нож, вытер руки о грязный передник и что-то вытащил из духовки.
Это были обыкновенные булочки за пять центов, разрезанные надвое, в середину была вложена сосиска, политая чем-то желто-зеленым, сверху чуть-чуть присыпанная креветочным фаршем.
А Лео, пока сосиски разогревались по второму разу, вытащил из кармана распечатку и принялся пристально ее перечитывать.
— Самсон, Самсон… — повторял он. — Это скорее всего покупатель или продавец. Одно из двух.
— А может это и ни покупатель, и ни продавец, а посредник, — сказала Мориса.
— Господин, ваши бутерброды, — китаец подал на двух салфетках бутерброды.
Мориса посмотрела на это не слишком привлекательное и аппетитное кушанье и, увидев баночку с горчицей, потянулась к ней.
— О, я еще горчицей помажу, чтобы бутерброд не так сильно пах.
— Э, э… только не трогай эту горчицу, пожалуйста не трогай эту горчицу, — Лео попытался остановить девушку. — Послушай, Мориса, это настоящее убийство. Ты не сможешь даже дышать после нее.
Но девушка уже обильно обмазывала бутерброд.
— Послушай, Мориса, я даже смотреть не буду на то, как ты ешь. Это будет страшное зрелище.
Мориса зажмурила глаза и поднесла бутерброд ко рту. Бутерброд выпал у нее из руки, а она странно вздрогнула.
Из большого черного автомобиля, который медленно катился по многолюдной улигце, по Морисе и Лео стреляли из автомата. Лео схватил девушку и вместе с ней рухнул на пол, прикрывая ее своим телом, но было уже поздно.
Прямо под рукой Лео расплылось большое пятно крови. Изо рта Морисы тонким ручейком полилась горячая кровь.
— Мориса, Мориса, — зашептал Лео, целуя девушку в щеки.
Потом, придя в себя, он приподнял голову девушки и аккуратно закрыл ее глаза.
В лазарете окружной тюрьмы, у постели умирающего Карла Бейккера, сидел Нилли и стоял священник с Библией в руке. Он пришел сюда для того, чтобы отпустить умирающему грехи, причастить его перед встречей с господом.
Нилли обратился к священнику:
— Святой отец, я бы хотел немного побыть наедине с умирающим. Он для меня, как родной отец, — громко, чтобы старик услышал, обратился к священнику парень.
— Хорошо, сын мой, — священных неспешно удалился.
Нилли присел на корточки у изголовья кровати, положил свою руку в руку старика и склонился прямо к его уху:
— Ты слышишь меня, Карл, — зашептал Нилли.
Старик кивнул головой. Уже синеющие губы зашевелились:
— Я умру скоро, — едва слышно проговорил он.
— Карл, ты скоро встретишься с господом, — Нилли помолчал, а потом продолжал, глядя прямо в угасающие глаза старика: — Помнишь, ты как-то сказал, что тебе нужно искупить свою вину перед господом, — он сильнее сжал руку умирающего. — И в этом тебе потребуется моя помощь. Я слушаю тебя, Карл.
— Да, я говорил это, я помню, — прошептал старик.
— Тогда скажи мне, скажи, где медальоны? И я их верну господу.
Губы старика зашевелились, произнося последние в этой жизни слова.