Илион

– Ну, насчет Трои – это еще бабушка надвое сказала! – взорвался Гектор. – Мы в силах остановить Диомеда и его опьяненных кровью друзей. Надень доспехи, иди за мной. До захода солнца целый час. В багряных лучах заката мы положим горы греков, а под сенью прохладных сумерек – и того больше.

Парень улыбнулся и встал:

– Ты прав. Теперь даже меня, не столь везучего в бою, сколько в любовных утехах, потянуло на сечу. Знаешь, ведь удача неустойчива нравом, шарахается из стороны в сторону, словно безоружный под градом вражеских стрел.

Гектор ничего не ответил. Надев шлем, он продолжал стоять в дверях и с подозрением глядел на брата.

– Ты иди, – махнул рукой Парис. – Я должен облачиться в доспехи. Иди вперед, я догоню.

Герой и на это не ответил. Он упрямо не двигался с места, явно не желая уходить без Париса. Тогда Елена прекрасная – и еще какая прекрасная! – поднялась из кресла, приблизилась к суровому гостю, мягко шурша сандалиями по прохладному мраморному полу, и коснулась руки Гектора, покрытой темными полосами присохшей крови.

– Друг мой, – ее голос дрожал от избытка нахлынувших чувств, – любезный брат, милый моему сердцу, пусть я и бесстыдная, отвратительная, гнусная сука! Ах, если бы мать, породившая меня, швырнула злополучный плод в черные волны Ионийского моря! Лучше так, чем быть виновницей всех этих бед!

Елена осеклась, выпустила руку героя и разрыдалась.

Честный Гектор беспомощно моргнул, попытался погладить волосы несчастной, но тут же отдернул ладонь и смущенно кашлянул. Подобно большинству храбрецов, он пуглив и неловок со всеми женщинами, кроме собственной супруги. Пока герой раздумывал, что сказать, Елена заговорила сама, икая и содрогаясь от слез:

– О благородный Гектор, раз уж боги сами наслали на землю эти жуткие годы резни в мою славу, то хоть бы даровали мне супруга с чистым сердцем – воина, а не любовника, мужа, который мог бы свершить для родного города больше, чем затащить жену в постель в долгий вечер, роковой для Илиона!..

Парис шагнул к ней с таким видом, точно собирался ударить, однако удержался, посмотрев на брата. Мы, четыре стражника у стены, изо всех сил притворялись глухими и слепыми, пялясь в пустоту перед собой.

Елена взглянула на любовника покрасневшими, полными слез глазами – и продолжала говорить с Гектором, как если бы ее похитителя и мнимого супруга вообще не было в комнате.

– Этот вот… заслужил укоры достойных мужей, малодушный пустозвон! И теперь стыда не знает, да и назавтра не переменится.

Парис на миг зажмурился и пошел алыми пятнами, словно получил пощечину.

– Однако он еще пожнет плоды своей слабости. – Красавица буквально выплюнула последние слова вместе с блестящей слюной, упавшей на мраморный пол. – Даю зарок, Гектор, ему не уйти от расплаты. Клянусь богами Олимпа.

Любовник Елены, пошатываясь, вышел из комнаты.

– Но ты, – женщина снова обратилась к усталому, грязному герою, застывшему в дверях, – присядь на ложе, отдохни со мной, милый брат. В этом сражении тебе досталось больше всех, и все из-за меня, распутной собаки. – Опустившись на мягкие подушки, она указала ему на место рядом с собою. – Мы оба избраны злым роком, Гектор. Кронид-Молниевержец посеял семя черной гибели тысяч и тысяч людей равно в твою и мою грудь, когда обрек нас сделаться проклятием целой эпохи. Дражайший Гектор, мы смертны. Мы оба покинем этот свет. Пройдут столетия, но ты и я навеки останемся в песнях потомков…

Словно боясь услышать больше, Приамид повернулся и бросился вон. Легендарный шлем ослепительно засверкал в косых лучах заката.

Последний взгляд на Елену, на ее склоненную голову, точеные бледные руки и нежные груди, очертания которых легко читались под тонким шелком платья, – и я подхватил копье Долона и кинулся вслед за героем с его верными копьеборцами.

Это важно, это надо рассказывать именно так. Елена поворачивается, шепчет мое имя и опять предается сну. Мое имя. «Хок-эн-беа-уиии», – произносит она – и сражает меня наповал. В самое сердце.

Именно теперь, лежа близ самой восхитительной женщины античного мира – хотя чего уж там, во всей истории, – я внезапно вспоминаю свою жизнь. То есть предыдущую жизнь. В смысле – настоящую.

Я был женат. Ее звали Сюзанна. Мы познакомились в Бостонском колледже и сыграли свадьбу вскоре после выпуска. Сюзанна работала в совете института, а в семьдесят втором уволилась: мы переехали в Индиану, где я получил место преподавателя классики в университете. Детей не было, но не по нашей вине. Настал день, и я слег в больницу с раком печени.

Почему, с какой стати вспоминать об этом сейчас? Боже, девять лет безличного прозябания – и вдруг… Сюзанна? Острые осколки прошлого занозами вонзаются в душу, заставляя обливаться кровью.

Не верю я в олимпийских богов с их ма-аленькими «б». Несмотря на свою мнимую реальность, это не они правят миром. Для меня существует лишь одна богиня – стерва по имени Ирония. Вот кому принадлежит вселенная. Вот кто в конечном счете вершит судьбы людей и богов, поголовно.

И у нее нечеловеческое чувство юмора.