Илион

Деревья, на которые Даэман прежде и внимания-то не обращал, разве что прятался под их сенью в жаркий день, превратились в огромные, сложнейшие структуры, источники беспрестанного движения красных и зеленых соков жизни, обмена воды, сахара, солнечного света и тепла, прозрачные пласты пульсирующей ткани, омертвевшей коры, вен и пузырьков, пронизанные стрелами силовых векторов, испещренные колонками постоянно меняющихся данных, – если бы мужчина мог прочесть их, его разуму стало бы доступно гидрологическое устройство истинного природного чуда, каким на самом деле являлась простая секвойя. Он уразумел бы, какое давление требуется, чтобы заставить воду, начиная от корней (боже, Даэман опустил голову и увидел эти самые корни глубоко под землей и как они вбирают из почвы энергию), совершить путешествие в сотни футов. И все это без наклона, совершенно отвесно, как будто великан потягивает лимонад через гигантскую соломинку! А дальше – боковое движение, не менее ошеломляющее, по трубочкам толщиной в одну-единственную молекулу, по ветвям в пятьдесят, шестьдесят и семьдесят футов, и при этом нескончаемое всасывание питательных веществ…

Собиратель бабочек отвернулся: солнечное сияние, льющееся с неба, на глазах обратилось в дискретный дождь мощной энергии; вот его впитывают зеленые иглы, а вот он падает на перегной под ногами человека и согревает колонии бактерий – при желании коллекционер мог бы сосчитать их! Окружающий мир захлестывал его мозг потоком информации, волнами данных, где миллионы микроэкологий разом воздействовали друг на друга, обмениваясь жизненной силой, где даже смерть стала частью изумительного танца рождений, преобразований, воспроизведения, роста, голода и его утоления.

На противоположной стороне опушки истлевала полузарытая в перегной мышь. От полевки остались буквально кожа да кости, но и ее тельце мерцало алым маячком жизни – в нем пировали бактерии, созревали мушиные личинки, прогретые послеполуденным светом, и сложные протеиновые белки медленно растворялись, продолжая существование на молекулярном уровне, и кроме того…

Ловя воздух ртом, почти задыхаясь, несчастный Даэман устремил глаза в другую сторону, тщетно пытаясь избавиться от видения, хотя везде было все то же: энергия свершала свои приливы и отливы, клетки поглощали пищу, неуемно двигались молекулы в прозрачных деревьях, земля жарко дышала, небо низвергало пылающие потоки солнечных лучей и радиопосланий от далеких звезд.

Мужчина вскрикнул и закрыл лицо руками. Только слишком поздно: он уже успел разглядеть Сейви. Непостижимая галактика жизни таилась в этом старческом теле – полыхала в нейронах мозга под покровом ухмыляющегося черепа, молниями пронзала нервы глазной сетчатки, копошилась в кишечнике миллиардами бесстрастных, занятых самими собою форм…

В испуге отводя взор, Даэман допустил еще более чудовищную ошибку. Он невольно посмотрел вниз, на себя, сквозь себя, увидел собственную связь с воздухом, землей и небесами.

– Отменить! – рявкнула Вечная Жидовка.

Разум ее спутника покорно повторил команду.

Внезапно блистающий полдень с его светом, изливающимся на кроны деревьев и усыпанную иглами почву, показался мужчине кромешной полуночью. Трясущиеся ноги подкосились. Собиратель бабочек сполз по краю соньера, повалился на живот, раскинул руки, вжавшись лицом и ладонями в землю.

Сейви присела рядом на корточки и похлопала его по плечу.

– Мне надо идти, – мягко сказала она. – Ты отдохни пока. А я приведу остальных.

Ада не сразу осмелилась отправиться с Харманом на прогулку: девушку беспокоило, не рассердится ли Сейви, что все разбежались. С другой стороны, Ханна без зазрения совести последовала за Одиссеем, оставаться у летучего диска наедине с кузеном совершенно не хотелось, и к тому же когда еще выпадет удобная минутка побеседовать с новым возлюбленным наедине?

Пара перебралась через холм и двинулась вдоль небольшого ручья. Лес наполняли птичьи трели, однако животных крупнее белки на пути не встречалось. Харман шел молча, погруженный в собственные мысли; лишь раз он и прикоснулся к своей спутнице – протянул руку, помогая пересечь ручей. «Неужели наша ночь на двоих была ошибкой, обидным просчетом?» – начала мучиться Ада. Но когда путники остановились у подножия десятифутового водопада и блуждающий взгляд мужчины сосредоточился на девушке, та ощутила такой прилив нежности, что сразу поняла: нет, не зря, а к счастью, сделались они любовниками.

– Ада, – заговорил Харман, – ты знаешь своего отца?

Девушка ждала чего угодно, только не этого. Не то чтобы вопрос нарушал какое-либо табу, теоретически многие люди «знали» своих отцов, и все же… о подобном редко спрашивали.

– Ты имеешь в виду, известно ли мне, кем он был? – уточнила она.

Девяностодевятилетний путешественник покачал головой:

– Да нет же. Вы когда-нибудь виделись?

– Нет. Мама однажды упоминала его имя, хотя, по-моему, несколько лет назад он… достиг Пятой Двадцатки.

«Вознесся на кольца», – чуть не вырвалось у нее по привычке.