Икс-металл

— Да. А я тебе еще говорю: ты же состоишь и членом тайного совета, который заседает под председательством вашего Санниаси для решения важнейших вопросов по ночам!

— Кто… кто тебе эту тайну открыл? — побледнев, пробормотал жрец, теряясь и проговариваясь.

— Мои собственные глаза. Наука, которая называется логикой, друг мой! И способность соображать кое-что, не веря в сказки! Но это в сторону! Итак, я вам, вулодам, нужен!

— Ты, господин?

— Да. Я вам нужен для того, чтобы вы научились изготовлять велосипеды, ружья, револьверы, пушки, бронированные автомобили. Пожалуйста, не вздумай опровергать сказанное! Я не поверю, потому что знаю ваши мечты, ваши грандиозные планы! Ну, так вот же: или Малек будет жить, или… Или я размозжу себе голову, но не скажу вам ни единого слова, как что делается… Понял?

— Ты не знаешь, чего ты требуешь, господин! — дрожащим голосом пробормотал жрец. — Право, ты не знаешь, чего ты требуешь!

VII

Алледин все твердил мне на мое требование об отмене смертного приговора Малеку:

— Это невозможно, это немыслимо, чужеземец! Ты не знаешь сам, чего ты требуешь!

Но я упорно стоял на своем и видел, как мало-помалу отвоевываю территорию.

Мой наставник и руководитель начал говорить, что снятие «макази» оскорбит все население, что сам Малек откажется от помилования. Потом речь пошла уже не о том, что Малека нельзя, немыслимо помиловать, а о том, что его невозможно снова объявить «кази».

И я понял, что тут я дошел до границы, перешагнуть которую мне не удастся.

Но если нельзя перешагнуть препятствие, то, вероятно, его можно обойти.

И я предложил следующую комбинацию:

— Малек остается «макази». Это означает, что он не должен жить. Как это понимать? Я понимаю так: не должен жить среди объявленных «макази». Но может жить вне их общества.

Почему нет?

Разве свет клином сошелся? Разве у тех же вулодов нет массы мест вне их родового гнезда, за стенами кратера? Разве они не являются обладателями нескольких маленьких оазисов в пустыне, где расположены отдельные форпосты?

Пусть один из этих маленьких оазисов обратят в подобие «русской страны изгнания» — угрюмую Сибирь — и отправят туда Малека с обязательством никогда не возвращаться в центральный поселок, не вступать в отношения с остальными вулодами.

— Но он сам не согласится на это! — упорствовал Алледин. — Это ведь опозорит его в его собственных глазах!

— Ладно! А правда ли, что ни один вулод не имеет права ослушаться приказания Санниаси?

— Разумеется! Ослушание немыслимо. Ведь Санниаси передает людям волю самого божества…

— Ну, так пускай же Санниаси и передаст Малеку такую волю Индры, Агни, Санниа или кого угодно:

— Малек изгоняется, а в наказание за его прегрешения он осуждается на жизнь в отдаленном оазисе, а не на смерть. Подчинится ли Малек этой воле божества?

— Подчинится, но…

— Стоп! У Малека есть невеста.

— Да! Это одна из молодых жриц богини Санниа, красавица Равиенна.

— Если бы Малек умер, должна ли была бы Равиенна умереть?

— Нет. Они страстно любят друг друга, но они еще не стали мужем и женой. Равиенна — невеста и потому свободна остаться живой.

— Но что она сделает, если Малек умрет?

— Она принесет себя в жертву богине Санниа.

— А если Малек будет только изгнан?

— Она… она, надо полагать, последует за ним в изгнание. Она его любит до безумия…

— Ну, так вот что: пусть же Санниаси изъявит всенародно волю божества, чтобы Малек был только изгнан и чтобы до его смерти с ним вместе в оазисе жили несколько человек рабочих со своими женами и детишками. Постой, Алледин! Я еще не все сказал. Когда Санниаси будет выбирать для отправления в изгнание людей, пусть его перст отмечает имена тех, кто не иначе как в ближайшем будущем подвергся бы обречению на смерть…

Жрец хотел что-то возразить, но сдержался, поклонился мне и сказал вежливо:

— Ты гость наш, и я думаю, Санниаси признает возможным сделать приятное тебе. Я иду!

И он ушел объясняться с вулоджистанским далай-ламой, или, вернее, с главными жрецами: я подозреваю, что сам Санниаси отнюдь не был всемогущим и что настоящими распорядителями судеб Вулоджистана и всех пятидесяти тысяч вулодов были именно товарищи Алледина, семеро главных жрецов, а Санниаси являлся только куклой, пляшущей под их искусную дудку…

Но это меня не касалось. Мне хотелось только спасти Малека и нескольких рабочих.

Да, я учитывал то обстоятельство, что в первое время Малек, воспитанный в традиции беспрекословного подчинения судьбе, да и не только подчинения, а принятия с восторгом вести о необходимости принести себя в жертву кровожадному культу вулодов, будет чрезвычайно огорчен и подавлен отменой смертного приговора и заменой его изгнанием. Он будет чувствовать себя опозоренным и начнет искренно думать, что смерть была бы лучше, чем позор отщепенства.

Но только первое время. И пусть в эти дни он будет проклинать меня.

Зато потом, когда развеется кошмар, когда уйдет этот проклятый гипноз, навеянный на него близостью к Санниаси и его присными, инстинкт жизни, сильный в каждом существе, возьмет свои права, и тогда, быть может, Малек иначе посмотрит на все происшедшее…