Их жизнь, их смерть

Раз как то он не выдержал, припал к теплой гуще и стал ее глотать. Она была противная, терпкая, от нее тошнило и сжимало глотку, но мальчик, зажмурив глаза, весь скорчившись, весь в судоргах, взвизгивая и всхлипывая, глотал, все глотал...

VI

... Чтобы у докторши заработать пять франков, ее нужно вести в самый Шамбронкур. Тринадцать километров туда, тринадцать назад - двадцать шесть. Да пока она больных осмотрит, да пока ребятишкам оспу привьет, - сколько времени! А у Виара можешь выпить и на пять франков, и на шесть, и на сколько угодно, а возить никого никуда не надо. И если в дом вино нужно, тоже Виар доставит. Вот захотелось Жюлю полубордо иметь - заказал, и готово! И есть полубордо. А платить не нужно. Уж об этом старуха Фонтэн позаботилась, давно вперед заплатила за полубордо.

Жюль сидит и тянет полубордо. А с ним тянут Эрнестина и Жако.

У Эрнестины лицо раздутое, глаза мутные и красные, волосы растрепаны, пестрят в них соломинки и перья. На ссохшемся, жалком теле ее рваная кофта висит, как в безветренную погоду флаг на шесте. Жюль в загаженных, плисовых штанах, в заплатанной рубахе, босой. Широкая в скулах физиономия его кажется еще шире от добродушной, самодовольной улыбки. У Эрнестины лицо гневное, почти свирепое.

Я уж и к жандармам ходила! - кричит она. - Из за нее, из за мерзавки, у меня девочка заболела... Знать не хочу, а чтобы процесс! Полвиноградника, полдома пусть мне подают!.. И деньги!

- Деньги Мари украла, - гудит бас могильщика.

- Украла? - Жюль прищуривает один глаз и пренебрежительно, с приятным сознанием своего превосходства, испытующе смотрит на Жако. - А красть, это как, по закону?

- Закон для грабежа.

Жюль тянет полубордо.

- А я им докажу, - говорит он, держа стакан перед мокрыми усами. - Я на суде все докажу... Меня не обманешь. Процесс - и больше ничего!

Затей процесс, и пока там что будет, а Виар, пожалуй, перестанет отпускать вино и водку. Как же затевать процесс?.. Но если о процессе разговаривать, водку и вино выдавать будут беспрепятственно. Отчего же о процессе не разговаривать?

- Ограбила, подлая, а теперь, милостыню мне подает, - ударила кулаком по столу Эрнестина. - Детей моих кормит, туша... А я знаааю чем она кормит!.. Вон у Ирмы горло болит, - отчего оно болит?..

- Я им докажу... - твердит Жюль. - И горло, и все... Я все докажу... без ошибки... Я не боюсь...

- Бояться не надо, - соглашается Жако. - Это лишнее. Бойся, не бойся, а раньше времени не помрешь... Вот старый Мишель боялся. Всего боялся: смерти боялся, меня боялся... А как пригрозил я ему тогда пальцем, то уж и совсем сдурел от страху.

- Мама, - тихо стонет слабым, испуганным голосом Ирма. - Мама... больно...

Девочка лежит на кровати. Лицо ее серое, с сизыми налетами; глаза странно сверкают. К выражению испуга, которое всегда сидит в них, теперь присоединяется еще отпечаток немой тоски, отпечаток какого то особенного, мучительного недоумения... Что то необычайное, дикое и грозное, происходит перед этими расширенными и потемневшими глазами, что то таинственное и опасное, - и никто другой этого не может знать...

Девочка беспомощна, одна... одна перед смутным сонмом враждебных видений.

- Мама...

- Видите, Жако!.. Все сестра моя постаралась!.. Что поделаю?.. Возьми, Ирма, прополощи... Хорошенько прополощи и выплюнь... Сейчас поможет.

Она наливает Ирме вина и подает. Девочка с испугом смотрит вокруг... Кто это?.. Это Жако здесь сидит?.. Отчего же подземелье?.. Узкие корридоры везде, и веет сыростью... Ах, как холодно! Какой ветер!.. Темная фигура машет когтистыми крыльями, и шурша клубятся мглистые тени.

Отчего так холодно? так сыро? Так громко завывает ветер?..

Худенькой, бессильной рукой Ирма тащит на себя лохмотья, и на их грязной черноте длинные, бледные пальцы ея вырезаются отчетливо, как мрамор.

Маленький Жюль, сидящий на пороге, злобными глазами, исподлобья, буравит и сестру, и ожидающий ее стакан полубордо. И весь замирает от жадной зависти, от больной страсти...

...- Старый Мишель был дурак, - говорит Жако: - испугался могильщика и уж никогда один на улицу не выходил. Всюду кухарку с собою брал. И на ночь, от страху, брал кухарку к себе в постель - от смерти спасался. А от смерти не спасешься, уж она свое возьмет всегда.

Ирма мечется. "От смерти не спасешься, она свое возьмет всегда..."

Темная фигура с когтистыми крыльями вдруг надвинулась на Ирму и осветилась тусклым, сероватым туманом. Череп, открыт рот, в нем черно и пусто... Длинные, серые руки идут от плеч; в них нет костей, они мечутся и извиваются, как обеспокоенные змеи. Вместо пальцев, змеиные головы с открытой пастью, и из пасти вываливается игловидный, светящийся, зеленый язык... Стучат кости и, не переставая, веют темные крылья. Холод идет от них, тяжкий холод, и он снежным покровом облепляет все тело Ирмы и лицо ее.

Смерть.

Это смерть.

"От смерти не спасешься, она свое возьмет всегда..."

- Уж это известно, - подтверждает Жюль. - Смерть своего не уступит.