Их позвал горизонт

Николай Николаевич доказал, что волосы у папуасов растут "совершенно так же, как у европейца". Что жесткость кожи отнюдь не врожденная и возникает исключительно по причине незащищенности тела папуаса от постоянного воздействия солнца, ветра, дождей. Оттопыренность большого пальца объясняется тем, что папуасы, не зная крючков, используют ноги при ловле рыбы.

Миклухо-Маклай описал эту необычную ловлю: "…вода там была немного ниже колен, и дно, разумеется, хорошо видно. Вдруг Туй сделал энергичный прыжок, и одна из рыбок оказалась пойманной. Туй ловил их ногой. Он сперва придавил ее ступней, потом поднял, ухватив между большим и вторым пальцем ноги".

Множество единичных наблюдений, фактов приводили к одному и тому же выводу: условия обитания, уклад жизни полностью объясняют — и определяют! — особенности строения тела папуасов, даже цвет их кожи.

"Дойдя… при помощи беспристрастного наблюдения до положения, что части света с их разными условиями жизни не могут быть заселены одною разновидностью species homo… и додумавшись, что поэтому существование различных рас совершенно согласно с законами природы, приходится признать за представителями этих рас общие права людей и согласиться, что истребление темных рас не что иное, как применение грубой силы, и что всякий честный человек должен восстать против злоупотреблений его".

Николай Николаевич мечтал образовать независимый Папуасский Союз. Он хотел надеяться, что сумеет еще предотвратить вторжение колонизаторов. Он шлет письма, телеграммы: генерал-губернатору Нидерландской Индии, статс-секретарю английских колоний лорду Дерби, премьер-министру Великобритании Уильяму Гладстону, рейхсканцлеру Германии Отто Бисмарку…

Гладстону: "Мы искренне надеемся, что имперское правительство не признает и не поддержит политику насилия, людокрадства и невольничества".

Бисмарку: "Туземцы берега Маклая отвергают германскую аннексию…"

Он сам прекрасно понимал: "Мои увещания пощадить "во имя справедливости и человеколюбия" папуасов походят на просьбу, обращенную к акулам не быть такими прожорливыми!"

Только через двенадцать лет, в августе 1882 года, Миклухо-Маклай приехал в Россию.

"Желтовато-бледное лицо его носило на себе отпечаток испытанного горя, страданий… И худые щеки, и тусклый взор, и впалая грудь, и еле слышный голос, и частое хватание за бок достались путешественнику как вечные, неудалимые знаки, которые наложили на него испытанные им лишения и болезни".

Двенадцать лет…

Бывало, годами не получал он никаких вестей из России, странствуя по островам Океании. Каждое новое его путешествие, высадка на каком-нибудь меланезийском острове были новым контактом. Конечно, Николай Николаевич уже имел опыт, но этот опыт подсказывал: контакт может таить любую неожиданность. И, отправляясь на попутной шхуне в очередное плавание, русский путешественник вписывал в договор с капитаном № 4: "В случае если г. Миклухо-Маклай будет убит туземцами одного из островов, капитан… обещает не делать никаких насилий относительно туземцев под предлогом "наказания"…"

Порой болезни на недели приковывали его к постели: жестокие пароксизмы лихорадки, ревматизм. Месяцами он не мог оплатить счета и вынужден был занимать деньги под проценты.

От Географического общества еще перед началом экспедиции Миклухо-Маклай получил ссуду в полторы тысячи рублей. Позднее три тысячи рублей пожертвовал В. Л. Нарышкин — член-соревнователь Географического общества, богатый меценат. Семь тысяч семьсот рублей с помощью друзей сумел собрать Александр Александрович Мещерский, тысячу дал Иван Сергеевич Тургенев, тысячу — Павел Михайлович Третьяков. Но и этих денег было недостаточно для новых путешествий.

Итальянский путешественник и ботаник О. Беккари, дважды встречавшийся в Океании с Миклухо-Маклаем, в 1879 году писал: "Еще в первое мое путешествие я застал его в весьма неудовлетворительном физическом и нравственном состоянии, но теперь его почти нельзя было узнать. Известие о почти полном разорении его семейства нанесло сильный удар его организму, уже истощенному всякого рода утомлениями, непрерывными лишениями и климатом тех стран, в которых он жил и которые он при всем том тщательно исследовал. Он страдает от этого тем более, что все его коллекции, антропологические и другие рисунки его, заметки — словом, все плоды его размышлений… находятся в руках нескольких банкиров и купцов, которым он должен был оставить все свои научные сокровища в обеспечение уплаты по нескольким займам, без которых он не мог бы осуществить предначертанного им себе обширного плана изысканий. Таким образом, он находится в плену не имеет никаких средств возвратиться в Европу… Опасаюсь, что при таких условиях он проживет недолго: физические и нравственные силы его окончательно не выдержат бремени безвыходного, самого трагического и ужасного положения; есть повод опасаться еще худшего, и необходимо сделать все, что только можно, для спасения его… чтоб сохранить науке такого человека и такие труды, а родине его — честь считать его в числе своих сынов".