Икар

Оба человека застыли, будто окаменели, вжавшись в кресла, не в силах пошевелиться, или, может, спрашивали себя, неужели они и правда все еще живы.

Наконец хриплый голос невнятно произнес:

— Конец маршрута!

— Как вы себя чувствуете?

— Вот уж никогда не думал, что смогу разом испытывать такой страх и удовольствие.

— Начинаете понимать, что значит летать? — спросил американец. — За штурвалом самолета ощущаешь себя песчинкой в огромном мире, но в то же время возникает ощущение, что ты сам управляешь своей судьбой.

Он спрыгнул на землю, прошел назад и остановился на краю пропасти, разглядывая облака, рождавшиеся у него под ногами.

— Когда-нибудь я расскажу своим внукам, что приземлился на пороге неба… — Он обернулся и посмотрел на шотландца, который с трудом слез с самолета: — И вы хотите, чтобы я поверил, будто вы бывали здесь раньше?

Джон МакКрэкен подошел к нему, встряхивая то одной, то другой ногой.

— Несколько лет назад, — кивнул он. — Мы с Элом Вильямсом неделю взбирались по этому обрыву.

— С ума сойти! Но что это с вами? Почему вы трясете ногами?

— Потому что не утерпел и описался, — весело ответил шотландец. — Хорошо еще, что не случилось чего похуже. Клянусь вам, я уже было решил, что мы шарахнемся о стену.

— Я тоже.

— Должен признать: все, что мне о вас рассказывали, правда, — подвел итог МакКрэкен. — Как это у вас хватило духу?

— А у вас, когда сюда взбирались?… Как вас сюда занесло?

— Мы нашли крупинки кочано у подножия горы и решили, что его смыло водой с вершины.

— Что это такое «кочано»?

— Крупинки самородного золота, которое обычно встречается в реках. Чаще всего оно веками остается на одном месте, но случается, вода вымывает его из жилы выше по течению. Мы поднялись, и она оказалась здесь. Мы обнаружили не только золотую жилу. Еще были алмазы.

Король Неба повернулся и обвел долгим взглядом вокруг — то немногое, что еще не поглотил туман, — и недоверчиво покачал головой:

— Уж не хотите ли вы сказать, что сокровище скрыто где-то здесь?

— Так оно и есть.

— Не могу поверить!

— Завтра увидите.

— Хорошо! Только если нам придется ждать до завтра, будет лучше закрепить самолет, а то вдруг ветер усилится. Думаю, ему ничего не стоит сдуть аппарат в пропасть.

Они принялись за работу: застопорили колеса, привязали крылья к выступам камней, а затем натянули брезент, который служил им палаткой. Потом свернулись в своем укрытии и приготовились пережить ненастную ночь.

Однако ночь вовсе не была ненастной.

Как только стемнело, ветер стих и облака растаяли, появилась крохотная лунная долька, сопровождаемая мириадами звезд, и у обоих странников возникло ощущение, что они и в самом деле уселись на пороге неба.

Стояла тишина.

Ни тебе шепота ветра, ни пения птицы, ни шороха крадущегося зверя, вышедшего на охоту.

Ничего.

Здесь, на вершине тепуя, затерянного в самом сердце Гвианского щита, царило безмолвие, и, если бы среди камней нашлось достаточно земли для какой-нибудь былинки, можно было бы услышать, как она растет.

Они не могли заснуть и уселись на краю пропасти. Молчали и долго смотрели на темное пятно сельвы, раскинувшейся у них под ногами.

Змеящееся русло широкой реки заблестело, как только его высветила луна, висевшая еще совсем низко, и впервые за долгое время на обоих зрителей снизошло блаженное чувство бесконечного покоя.

— А знаете?… — произнес шотландец. — У меня все не идет из головы история, которую вы мне рассказали.

— Что за история? Я все время что-нибудь только и рассказываю.

— Про санитарную машину и медсестру, — пояснил собеседник. — Как вы можете считать себя влюбленным в женщину, с которой не обменялись даже словом? Сколько я об этом ни думаю, никак не могу понять.

— Я тоже не понимал, — признался американец. — Знаю, что это покажется нелепым, однако я долго размышлял и пришел к любопытному выводу: не важно, красотка женщина или дурнушка, глупая или умная, симпатичная или нет. На самом деле все это со временем отходит на второй план. Секрет — в коже. Важно прикосновение к ней, то, как она пахнет, как реагирует на ласки.

— Сдается мне, что это совсем не похоже на романтические идеи, которыми питается литература, — заметил Джон МакКрэкен с легкой улыбкой. — По-вашему, выходит, что платоническая любовь — всего лишь глупость, придуманная человеком, у которого никогда не было хорошего секса.

— Вовсе нет! — возразил летчик. — Я признаю платоническую любовь. И все прочие любови!.. Но мне всегда было ясно, что в моем случае это не любовь, а физическая, чуть ли не болезненная, страсть. Совершенно определенная потребность, которую я однажды испытал и больше не испытаю, разве что во снах… — Он немного помолчал, а потом спросил: — Вы никогда не были влюблены?

Его спутник помедлил с ответом.

— Никогда! — признался он наконец. — Я всю свою молодость протаскался по сельве и горам, а когда вернулся в обычный мир, почувствовал себя таким неприкаянным, с камнем на сердце, что старался забыться и не думать о прошлом.

— Я вам сочувствую.