Июльский заговор. История неудавшегося покушения на жизнь Гитлера

На Бендлерштрассе меня встретил полковник Фриц Йегер. В первый момент мне показалось, что он арестован: справа и слева от него стояли солдаты в стальных касках и со штыками. Рядом также находился эсэсовский полковник в фуражке и при оружии. Йегер же был без головного убора, без оружия и выглядел так, словно его вот-вот уведут в камеру. Но это только казалось. Йегер подошел и дружески поприветствовал меня, после чего направил в приемную Фромма.

— Я не могу отсюда уйти, — объяснил он и кивнул в сторону эсэсовца, давая мне понять, что этот человек — его пленник. Это был, конечно, Пифредер.

Я думал найти Хансена в приемной Фромма, но там его не оказалось, и никто не знал, где его найти. Зато в соседнем кабинете находился Штауффенберг — он разговаривал по телефону. Заметив меня через полуоткрытую дверь, он помахал рукой. Делать мне было нечего, и я просто наблюдал за происходящим. Мои представления о Генеральном штабе в действии оказались весьма далекими от действительности, вероятно, потому, что сам я никогда не был солдатом. Генералы и другие старшие офицеры слонялись вокруг, явно не зная, чем себя занять. Граф Шверин коротко обрисовал мне ситуацию. Он сказал, что Гитлер мертв, но главная немецкая радиостанция постоянно передает, что фюрер жив и только легко ранен. Шверин завершил свой рассказ, заявив:

— Как бы то ни было, Бек твердо намерен завершить начатое. Жаль только, радиостанция до сих пор не в наших руках.

Я спросил Шверина, какова ситуация в стране. Но он не знал. Никто на Бендлерштрассе этого не знал. В качестве предполагаемого адъютанта Бека Шверин спросил, какие я привез новости из Мадрида и Лиссабона. Я сказал, что еще в марте доложил Штауффенбергу, что, судя по всему, нам нечего ждать от союзников, кроме требования безоговорочной капитуляции.

— Так что, — заключил я, — у меня нет ничего нового. То же самое я могу сказать Беку лично.

Последнее оказалось невозможным. Мне совершенно нечего было делать — только ждать и наблюдать. Несмотря на всеобщую суматоху, явно занят делом был только Штауффенберг, не отходивший от телефонов. По долетавшим до меня обрывкам его фраз создавалось впечатление, что вся армия поднялась и обратила оружие против нацизма. В тот момент мне и в голову не приходило, что процесс может быть остановлен и повернут вспять. Штауффенберг произвел на меня очень сильное впечатление, особенно когда вышел в приемную, взял одну из телефонных трубок и начал давать инструкции:

— Говорит Штауффенберг. Jawohl. Ja… Все приказы… Да, я сказал, что все приказы должны быть выполнены немедленно. Необходимо немедленно занять все радиостанции и агентства новостей, сломив любое сопротивление. Вероятно, вы будете получать другие приказы из ставки фюрера, но они недействительны. Вы меня поняли? К власти пришла армия. Как всегда в минуту смертельной опасности для страны, на первое место выступает солдат. Да, Вицлебен назначен верховным главнокомандующим — это вполне официально. А теперь вперед, выполняйте приказ. Вы меня поняли? Хайль!

Услышав эти слова, я почувствовал уверенность в том, что армия владеет ситуацией и доведет дело до конца. Затем я услышал, как Хефтен, действуя от имени Штауффенберга, отдавал приказ пожилому майору подготовить помещение для содержания под стражей некоторых «сомнительных личностей». И я поверил, что наше дело действительно победило. Я не сомневался, что Гиммлер окажет сопротивление, используя войска СС, но был уверен, что Гитлер мертв и высшему офицерскому составу армии можно доверять.

Я не принимал участия в действиях военных и сказал Шверину, что лучше пойду и выясню, есть ли возможность достичь понимания между Попицем и Лебером. (Лебер в это время был в тюрьме, но мы ожидали его освобождения в ближайшие часы.) Шверин согласился, что это хорошая идея, и предложил мне немедленно отправиться к Попицу. Он пообещал дать мне знать, если произойдут какие-нибудь изменения. Я сказал Хефтену, что на Бендлерштрассе мне делать нечего, поэтому я пойду по своим делам, но позвоню ему на следующее утро в восемь часов.

— К этому времени мы или победим, или нас повесят, — сказал Хефтен. Я взглянул на него с откровенным недоумением, но он крепко пожал мою руку и улыбнулся: — До завтра. Auf Wiedersehen.

Я ушел с Бендлерштрассе около восьми сорока пяти. Странно, но мне врезалось в память, что на ближайшей станции метро я взглянул на часы и заметил время. Было точно восемь пятьдесят три.

Дом Попица располагался в Далеме неподалеку от моего дома, где я жил вместе с братом. У меня существовала договоренность с Попицем, что я могу зайти к нему в любое время, даже глубокой ночью, если только увижу в его окне хотя бы слабый лучик света. Это знак, что он еще не спит или что визит к нему будет безопасным.