Иисус. Надежда постмодернистского мира

В других своих работах я уже описывал, причем очень подробно, манеру Павла говорить об Иисусе не только так, как будто он вел разговор о едином Боге иудейского монотеизма, но именно в контексте таких разговоров говорить о нем. Причем такая традиция, возможно, уже существовала ко времени написания Павлом своих посланий. Характерными примерами ее являются 1 Кор. 8, 1–6; Флп. 2, 5–11; Гал. 4, 1–7 и Кол. 1, 15–20, хотя, хорошенько разобравшись с их значением, у Павла можно обнаружить и массу других свидетельств, если не столь ярких, то, по крайней мере, вполне убедительных.' Не может быть и речи о переходе Павла от иудейского монотеизма ни к язычеству, всегда готовому добавить еще одного «Бoгa» к своему бесчисленному пантеону, ни к дуализму, противопоставляющему доброго Бога злому, искупителя — создателю. Для Павла был «один Бог (Отец, из которого все, и мы для него) и один Господь Иисус Христос (которым все, и мы и им» (1 Кор. 8, 6). Это удивительное переложение иудейской молитвы, известной как «Шема» («Слушай, Израиль; Господь, Бог наш, Господь един есть»), указывает на Отца как на единый источник сотворения и искупления, в равной степени воплощенных в Иисусе. Уже на раннем этапе возникновения христианства (чему имеются веские доказательства) оно вобрало в себя все, что более поздние поколения попытаются сказать об Иисусе и Боге. С того времени можно было смело сказать: «Если учения о Троице до сих пop не существовало, его просто необходимо создать». Именно так и поступило первое поколение христиан, поклонявшееся Иисусу в контексте иудейского монотеизму.

Но с чего все началось? Что их к этому побудило? Принадлежала ли идея самому Иисусу? Этике вопросам посвящена данная глава, и мы уже почти готовы к поиску ответов.

Почти, но не совсем, Прежде всего, мы должны знать о трех ложных путях и постараться их избежать.

Первые два я уже упоминал. И сторонники, и противники христианства обычно сходятся в мнении, что слово «Мессия» несет в себе значение «божественности». Поэтому, считая себя Мессией, Иисус, предположительно, не мог не считать себя Богом. Однако всё обстоит не так. Претенденты на мессианство в эпоху второго Храма отнюдь не рассуждали о себе подобным образом, и их последователи не приписывали им божественных качеств. Бар–Кохба, являвшийся исключением, первым (если не считать самого христианства) внес радикально новую струю в древнюю традицию. И поскольку в то время выражение «сын Божий» применялось в отношении Мессии, оно не имело того художественного» звучания, которое в него стали вкладывать более поздние христианские богословы. (Переход от чисто марсианского значения к идее божественного воплощения осуществился в Новом Завете, найдя свое отражение, в частности, в перечисленных выше отрывках, И хотя начало ему, как нам предстоит убедится, положил сам Иисус, в иудейском сознании данное выражение не несло в себе подобного смысла.)

Третьим ложным путем являются ссылки на воскресение (о нем я буду говорить в следующей главе). Все чаще и чаще можно услышать заявления о том, что воскресение якобы доказывает божественность Иисуса и утверждать или отрицать одно значит утверждать или отрицать и второе. Подобное заблуждение, как правило, сопровождает упомянутое выше, например, в случае неверного прочтения слов Павла об откровении Иисуса «сыном Божиим» через воскресение из мертвых (Рим, 1, 4). Павел хотел сказать, что через это событие Иисус получил общественное признание в качестве Мессии. В представлении иудеев, воскресение из мертвых к новой жизни не предполагало обожествления. Напротив, воскресение ожидало всех умерших, по крайней мере праведников, которые, однако, не становились при этом богами. Воскресение пробудило в отчаявшихся учениках веру в то, что Иисус — истинный Мессия, а значит и Владыка мира. Вместо постыдного поражения, его смерть обернулась удивительной и славной победой над силами зла. С этой верой они шли вперед по неизведанному пути, возвещав миру, что Иисус, совершивший великий акт спасения, немыслимый без участия Яхве, Бога Исхода, достоин называться воплощением единого Бога. Воскресение дало толчок развитию этих идей, однако само по себе не делает Иисуса Богом.