И был он нежен, казалось, что большей нежности не встретить уж в мужчине.
В мечтах моих его считала я царём земли, и славила его я непрестанно.
Я б хотела говорить и говорить о лице его, но как осмелюсь?
Оно казалось ночью сумерков, оно казалось днём, дышащим жадно днём.
Это было лицо печали, и это было лицо радости.
И только вспомню я, как вскидывал он руки к небу, а его пальцы казались веточками вяза, — и сердце замирает, как и прежде замирало.
Я помню его умиротворённую вечность. В нём не было метаний. Он сам дорогой был, дорогой всех дорог.
Но когда подле него я находилась и говорила с ним, он был мужчиной, и лицо его являло могущество обладанья. И говорил он мне: «Что хочешь, Мариам?»
Я не хотела отвечать ему, но мои крылья выдавали мои секреты, и я была безумием жарким. И по причине этой никогда я не забуду его света, я не стыжусь безумия жаркого. Я была лишь небом, я одна, когда его пальцы касались складок сердца моего.
Любите друг друга, но не превращайте любовь в путы тяжкие. Пусть будет она бурным морем, что клубится меж берегов душ ваших ежечасно. Наполните друг другу чаши, но не пейте только из одной. Поделитесь хлебом, не давитесь, жадно поедая хлеб возлюбленного своего. Пойте и танцуйте вместе, будьте счастливы, но позвольте друг другу одинокими побыть. У каждой струны свой звук одинокий, но дрожит он общей музыкой. Будьте близки, но не слишком, будьте столпами храма и помните, что дуб и кипарис в тени друг друга не растут.
Свидетельские показания Иофама из Назарета, данные им римлянину
Друг мой, кажется тебе, что именно римляне зачали жизнь удовольствий. Ты хочешь управлять землёй удовольствий вместо того, чтобы управлять страной духа.
Ты хочешь покорять народы и быть счастливым.
Но думаешь при этом об армиях, марширующих полем и плывущих на кораблях по морю.
Так как тебе понять Иисуса, странника из Назарета, человека простого и одинокого, что без армий и галер завоевал царство сердца и империю души свободной?
Как тебе понять человека, что бойцом-то не был, но властью обладал великой?
Он не был Богом, он был человеком нашей собственной души, но расцветали в нем розы, и благоуханье их небес достигало; и в его словах раздавался шепот наших собственных уст, а в его голосе мы слышали пение Непостижимого.
Ах, Иисус был человеком и не был Богом, он дал нам наши чудеса и наше изумленье.
Но ты, римлянин, не ведаешь чуда в богах своих, и ни один человек не изумит тебя. Поэтому не понимаешь ты Назаретянина.
Он принадлежал молодости, и он же принадлежал древним временам.
Ты правишь нами в Настоящем, но мы дождемся Другого Дня.
Кто ж ведает, что человек сей сможет нами править в бесконечном Будущем без армий и без кораблей?
Тот, кто следует велениям души, должен пролить кровь, как пролил он свою. А от Рима останется лишь белый скелет скульптурный, выгорающий под солнцем времени.
Мы вынуждены много страдать, ибо нам суждено терпеть и суждено жить. А Рим падёт от жажды.
Даже если Рим, что ныне вершит закон, произнесёт вслух имя его, раздастся лишь шипение змеиное. Змей зависти шипенье.
Ибо ему не нужно легионов, рабов на галерных веслах, чтобы побеждать. Он хотел быть один. И в этом одиночестве его победа.