Теперь человек, любивший всем сердцем, сомневался в уме Его, стал он рабом на галерах, что спит на веслах и грезит о свободе, рабом, рассказывающим плети об Учителе, разбудившем его. Я сам был тем рабом, и я грезил о свободе, но сон о деде моем был всегда со мной. Плоть моя была близка плоти моих собственных грез.
В присутствии Назаретянина я закрывал мои глаза и видел, как сжимают мои руки весла галеры незримой.
Сомнение есть тоже страдание одинокое, ведающее о вере, втором своем брате.
Сомнение есть подкидыш несчастливый и заблудившийся, думающий о том, зачем его собственная мать дала ему родиться.
Ибо сомнения не ведают веры, исцеляющей раны, врачующей их.
Я сомневался в Иисусе, все же сделав его манифестом собственного бытия, и проталкивал упрямо руку в страшные его раны.
Но все равно я верил, и я был свободен от моего Сегодня, от Сегодня моих предтечей.
Казнь во мне похоронила его казнь, казнь царя Иного, который был всего лишь Сыном Человеческим.
Сегодня сказало мне, что должен я уйти и славить имя его средь персов и индусов.
Я должен уйти. Уйти из этого дня.
Был ли он Богом? Я ухожу, сомневаясь.
Мы, люди, — и вы, и я — позволяем ослепить себя лишь внешним блеском, мы слепы для действительного и истинного, что скрыто в глубине.
Когда споткнется кто-то, скажем мы, что пал он под грузом грехов своих.
Когда колеблется человек, заявим, что он бессилен решение принять. Заикнется, человека немым представим, вздохнет, и тут же думаем мы, мол, при смерти лежит.
И вы, и я — мы позволяем затуманить взор себе скорлупкой «Я», его внешним обликом. Нам не проникнуть к радости души, ибо высокомерием мы окружены и истину, что есть в нас, не приемлем. Я говорю и вам, и самому себе — и может быть, слова мои есть тоже маска, лицо мое скрывающая на самом деле: наши глаза видят лишь дымку, скрывающую Правду, которую воспринять должны мы; и наши уши слышат только шум, что все собой перекрывает, а понимать должны мы сердцем. Должны, но не хотим…
Свидетельские показания верховного безумца — Разума
Ты просишь рассказать меня об Иисусе Назаретянине, и уж многое я рассказал, хоть время для повести сей еще не подоспело. Все, что говорю о нем теперь я, есть истина.
Человек магии, лекарь, утонувший во всех страстях.
Он не был гордым сыном Державы, он не был верным гражданином Империи; он презирал и Державу, и Империю.
Он жил свободным и непокорным, как домашняя птица, вдруг воспарившая в небесные высоты, ибо на земле велась отчаянная охота на нее.
Никто не должен был открывать ворота пред ним. Это был закон. Непреложный закон. И по этой причине Назаретянин порвал с законом, он и его бесприютные последователи были в мире сем Ничем.
Был ли он Богом? Не знаю. Но он был Человеком без Маски.